мирка.
У Ригеля было напряженное выражение лица, как будто я снова его разозлила.
Или ранила?
— А вдруг реальность совсем другая? Тебе никогда не приходило в голову, что, может, она устроена не так, как ты себе представляешь? Может, не все в жизни происходит так, как тебе хотелось бы. Вероятно, есть и те, кто не хочет жить в твоей прекрасной сказочке. Вот с чем ты не можешь смириться. Тебе нужны ответы, Ника, но правда в том, что ты не готова их услышать. Эти слова меня ошеломили, словно он дал мне пощечину.
— Неправда, — пропищала я, потому что сердце в груди бешено колотилось и мешало говорить во весь голос.
— Да неужели? — прошипел он.
Я вскочила на ноги.
— Ригель, сними свою броню. Она тебе не нужна.
— И что ты надеешься под ней увидеть?
— Хватит, Ригель!
От подступающих слез зачесались глаза. Все-таки с Ригелем невозможно разговаривать. Он всякий раз доводил меня до стрессового состояния, когда мысли путались и я переставала что бы то ни было понимать.
Мы не могли достучаться друг до друга, потому что говорили на разных языках. Ригель пытался мне что-то сказать, я слышала, но он использовал малознакомый мне язык. Резкий, полный значений, которые моя душа не могла истолковать. Я была прозрачна, как горный родник, а его океанская вода скрывала неизведанные темные глубины.
Я обхватила себя руками, словно защищаясь от его взгляда. Ригель смотрел на меня со странным блеском в глазах.
— Ты когда-нибудь сведешь меня с ума, — призналась я. — Ты говоришь о сказках так, как будто это детская чепуха, но ведь ты, как и я, вырос в Склепе и тоже в них веришь.
Каждый ребенок в нашем приюте верил в истории, которые ему рассказывали, и позже, выходя во взрослую жизнь, уносил их в себе. Мы оба выросли в том странном мире, поэтому оставались непостижимыми для этого, нормального, мира. Такова правда.
Ригель не ответил, взглядом скользнул по книге, оставленной на кресле.
Я хотела показать ему свет — он предпочитал плен собственных теней. Я хотела протянуть ему руку помощи — он отталкивал меня. Но ничто не терзало мое сердце так, как угасающая искра в его глазах. И наконец стало понятно, что сражаюсь я не с ним, а с чем-то невидимым в нем. Ригель был не только циничным и дерзким — он казался разочарованным в жизни. В нем скрывалось что-то жесткое и стихийное, чего я не встречала ни в ком другом, что-то, не позволяющее ему очаровываться миром, заставляющее его отвергать всех и смотреть на жизнь с презрением.
Что это было?
— Мифы, сказки и легенды — в их основе лежит правда.
Я вздрогнула, услышав, насколько искренним был его голос.
— Мифы говорят о прошлом. Легенды помогают осознать настоящее. А сказки… они о будущем. Сказки становятся реальностью для очень немногих. Они для избранных. Для тех, кто их заслуживает. Остальные обречены мечтать о счастливом конце, которого они никогда не увидят.
Глава 20
СТАКАН ВОДЫ
Трепещущее сердце не скроешь.
В комнате было, как всегда, грязно и пыльно. Письменный стол можно было назвать красивым, если бы не беспорядок и липкие пятна от бренди, оставленные стаканами.
Он уткнул глаза в пол. За столько раз Ригель успел изучить все щелочки в этом паркете.
— Посмотрите на него. Это ходячая катастрофа.
Так происходило постоянно. Несмотря на его присутствие, двое взрослых в комнате говорили о нем так, как будто его здесь не было. Может, так всегда говорят о проблемах — как будто их нет?
— Посмотрите на него, — снова сказал доктор женщине. В его голосе звучали жалостливые ноты, и сейчас Ригель ненавидел его каждой клеточкой своего тела. Он ненавидел его за сочувствие, которого не просил. За то, что доктор заставлял его чувствовать себя еще более неправильным. За то, что он заставлял его презирать себя еще сильнее. Но больше всего Ригель ненавидел доктора за то, что он прав.
Катастрофа не в его грязных ногтях, не в веках, которые ему иногда хотелось разорвать. И не в его испачканных кровью руках.
Катастрофа укоренилась внутри него настолько глубоко, что казалась неизлечимой.
— Вы можете с этим не соглашаться, миссис Стокер, но у мальчика проявляются первые заметные симптомы. Его неспособность общаться с другими — только один из признаков. А что касается остального…
Ригель перестал его слушать, потому что «остальное» причиняло ему боль.
Почему он был такой? Не как все? Это недетские вопросы, но он не мог не задавать их самому себе. Имей он родителей, спросил бы у них, но их у него не было. И Ригель знал почему. Причина в том, что никто не любит катастрофы. От них ни пользы, ни радости, а одни неприятности.
Лучше избавиться от сломанных игрушек, чем хранить их. Кто захочет взять к себе в дом такого, как он?
***
— Ника?
Я часто заморгала, выныривая из своих мыслей.
— Как ты это перевела? Пятое предложение…
Я пробежалась глазами по своим записям, пытаясь сосредоточиться.
— «Он его знал», — прочитала я, когда нашла цифру «5». — «Он его знал со школы».
— Вот! — с торжествующим видом сказала Билли. — Слышала?
Сидевшая рядом Мики перестала жевать жвачку и скептически посмотрела на нее из-под капюшона.
— А я тут при чем?
— При том, что ты неправильно написала! — Билли ткнула карандашом ей в тетрадь. — Здесь!
Глаза Мики равнодушно смотрели на указанное предложение.
— Здесь написано: «Он его звал». Не «знал». Это уже следующее упражнение.
Билли с сомнением почесала в затылке карандашом.
— А, — сказала она, — ну неудивительно, что я перепутала… Ты пишешь как курица лапой! Вот, например, это… Разве это буква «в»?
Мики закатила глаза, и Билли ей улыбнулась.
— Дашь мне списать остальные?
— Нет.
Я наблюдала, как они препираются, снова погружаясь в свои мысли. Мы собрались у Билли, чтобы позаниматься, но я почему-то не могла сосредоточиться. Мой ум пользовался любой возможностью, чтобы отвлечься от дела. Сейчас для него важнее были черные, как ночь, глаза
и несносный характер одного парня. Слова Ригеля засели у меня в голове и не собирались оттуда вылетать.
Внезапно дверь на веранду открылась, и перед нами во всем своем обаянии предстала бабушка Билли, как всегда властная и деловая.
— Вильгельмина! — прогремела она, отчего ее внучка
