подумала я. — Ты ничего не видела.
Я молчала, от напряжения сжав челюсти и уставившись ей в лицо. Затем я пожала плечами и тихо сказала:
— О’кей.
У Мики дернулось веко.
— То есть?
— О’кей, — просто повторила я.
— О’кей?
— Да.
Ярость в глазах Мики поутихла, теперь она смотрела на меня с недоверием.
— Как это — о’кей?
— Это значит — все в порядке… ке…
— Нет, не все в порядке!
— Я ничего не видела.
— Нет, ты видела!
— Видела что?
— Сама знаешь что!
— Нет, ничего, правда.
— Не… — процедила Мики, еле сдерживаясь, чтобы не взорваться, опять тыча в меня пальцем и краснея. — Ты… Ты не… Ты видела… — прорычала Мики сквозь зубы, гневно сжав кулаки. Мгновение, казалось, растянулось до бесконечности, в коридоре было слышно только наше дыхание. Я на самом деле собиралась сделать вид, что все о’кей. Я действительно решила не придавать значения тому, что только что увидела, но Мики, судя по выражению ее лица, этого было мало: она хотела во что бы то ни стало стереть случившееся из моей и своей памяти, из реальной действительности. Если она этого хочет, я постараюсь выполнить ее желание.
Тем не менее впервые за время нашего знакомства Мики не спешила отделаться от меня и уйти. Но я понимала, что она стоит в коридоре не из-за меня. В этот момент Мики боролась сама с собой, вот почему она все еще здесь. И я не могла оставить ее одну, хотя ей наверняка хотелось бы этого, и, может, она сейчас меня немного ненавидела за то, что я торчу перед ней.
— Мики… Тебе нравится Билли? — Мой голос звучал мягко и чисто, как вода в ручье. Глупый вопрос, но я задала его, желая свести на нет драматичность момента. Мики не ответила. Наверное, от переживаний у нее перехватило горло.
— В этом нет ничего плохого, — я говорила тихо, очень тихо и как можно ласковее, пытаясь взглянуть ей в глаза.
— Ты не понимаешь, — раздраженно выпалила Мики. Из ее глаз изливалось отчаяние, кулаки по-прежнему сжимались в безмолвной мольбе.
Я промолчала, потому что, может быть, я правда чего-то не понимала.
Но Мики была здесь, и никогда прежде мне так не хотелось заглянуть в ее глаза под капюшоном и почувствовать, как они отвечают мне, возвращают частичку тепла, о которой до сих пор я не осмеливалась просить.
— Ну может быть, и нет, — пробормотала я, опуская лицо. — Но если бы ты мне объяснила и мы поговорили, то, может, все оказалось проще, чем ты думаешь. И, может, ты поняла бы, что в этом нет ничего плохого, стыдного или неправильного. Иногда лучше поделиться с кем-то, чем промолчать. Некоторые вещи перестают нас мучить, когда мы с кем-нибудь о них поговорим.
Мики поджала губы, а я просительно смотрела на нее, соединив ладони в умоляющем жесте, так что пластыри на моих пальцах сложились в разноцветную картинку.
— Если ты со мной поговоришь, клянусь, я постараюсь тебя понять. Если б только ты попробовала. Обещаю помочь, чтобы ты сделала это легко, словно выпила стакан воды.
Лицо Мики дрогнуло.
— Мики, — мягко прошептала я, — хочешь выпить стакан воды?
Мы с Мики, наверное, больше часа просидели на полу у стеклянной двери, ведущей из кухни на задний двор. У стола стояла пара стульев, расположиться на которых, конечно, было бы удобнее, но мы не двинулись с места, так и сидели со стаканами воды и смотрели, как солнечный свет льется сквозь листву.
Мики говорила мало. Дружеская, доверительная атмосфера не помогла ей выплеснуть то, что хранилось внутри. Мы просто сидели рядом, дыша одним воздухом.
— Она от тебя, — сказала я, — та белая роза каждый год в День сада. Это ты.
Мики промолчала.
— Почему бы тебе не признаться ей?
— Она не ответит мне взаимностью. — Мики запрокинула голову и смотрела в потолок.
— Ну как знать…
— Мне и не нужно знать, — сказала Мики, — ей не нравятся… девушки.
Мики сидела в напряженной позе.
— Представляю, как после этого она на меня посмотрит.
— Наверняка Билли посмотрит на тебя с любовью. Она тебя обожает.
Но Мики покачала головой, грустными глазами уставившись в пространство.
— В том-то и дело, что я ее лучшая подруга, — пробормотала она, и ее слова прозвучали как приговор, которому, с другой стороны, можно и радоваться. — Наши отношения очень ценная, надежная штука. Мы с ней знаем, что всегда можем друга на друга рассчитывать. А если я признаюсь, то все рухнет. И вернуться к тому, что было раньше, станет невозможно. Я не хочу ее терять. Даже думать об этом боюсь. Не могу отказаться от нее.
Мне представилось, будто Билли живет за стеной и посмотреть на нее Мики может только через малюсенькую дверцу на петлях, сквозь которую видна лишь колючая проволока.
Я в отличие от Мики видела цветущие луга, куда бы ни посмотрела.
Между нами повисла тишина.
— В природе есть очень интересная гусеница, — сказала я через некоторое время. — Она не похожа на других, иногда ее можно увидеть на листьях аканта. Обычно гусеницы знают, когда с ними должна произойти метаморфоза. В нужный момент они сплетают кокон, а затем превращаются в бабочек. Вроде бы все просто, да? Но не для этой гусеницы, она не знает, что может стать бабочкой. И пока она не захочет стать куколкой, то есть не поверит в такую возможность, с ней ничего не происходит. Она не сплетает кокон и навсегда остается гусеницей. — Я посмотрела на свои пластыри. — Может, Билли и правда не любит девушек. Но, может, ты ей нравишься. Иногда человек нас чем-то так поражает, что остается жить в нашем сердце навсегда. И нам неважен их внешний облик. Мы их любим, и никто нам их не заменит. — Я перевела взгляд с пластырей на стену. — Возможно, Билли никогда не думала о тебе в таком смысле и никогда не будет думать, но правда и в том, что ты единственный человек, которого она всегда хочет видеть рядом с собой. И если ты не скажешь ей, если даже не попробуешь, Мики, ты никогда не узнаешь, может ли это случиться и с ней. И тогда ничего не изменится.
