С той поры власть Чингиза в Есаульске стала неоспоримой.
Он был крут и жесток к начальству, однако к туземному населению относился ровно и спокойно, никогда не кричал и не сверкал глазами; напротив, здоровался за руку, давал большие заработки и, конечно же, спрашивал ударный труд. Оснований бояться его не было, но прохожие, завидев машину Чингиза, шепотом передавали друг другу:
— Чингиз! Чингиз едет!
И норовили спрятаться с глаз подальше.
А мальчишки, играя в войну по брошенным домам, выбирали не красного командира или Чапая, а Чингиза, и спорили, кому из них быть им. В имени этом слышалось что-то древнее и могучее.
Между тем буровая проверчивала дыру в земле, называемую скважина, и бур — шарошечное долото — буравил и буравил неведомую толщу, проникая к таинственному Куполу. Народ постепенно перестал бояться и часто собирался возле вышки, посмотреть, как идет работа. Люди гадали, когда откроется этот Купол, что в нем есть и можно ли спуститься потом туда и поглядеть. Они жалели буровиков, которые вечно были облиты жидкой грязью с ног до головы, переживали, когда на скважине произошла авария и пришлось выколачивать ударной «бабой» застрявшие в породе трубы. И незаметно напитывались жизнью и речью пришлого народа.
— Эй ты, скважина! — окликали мужья своих жен. Парни-подростки, выходя вечером на улицу, натягивали с мылом брюки дудочкой и не матерились, как было всегда, а разговаривали более культурно. Если речь шла о девичьем непостоянстве, выражались примерно так:
— Да кто ее только не шарошил, скважина породистая.
Жизнь в Есаульске становилась интересной, наполненной предощущением великих перемен и какой‑то неведомой, светлой и беззаботной жизни. Молодежь все больше тянуло постоять возле церкви, где был устроен ресторан «Купол». Зайти внутрь было нельзя, там отдыхали после труда буровики, да и не было таких денег, чтобы прогуливать их под «Куполом». Буровики часто приглашали местных девушек погулять с ними, и удержаться от таких приглашений было невыносимо трудно для любопытствующего девичьего характера. Сначала казалось, только зайду и посмотрю, отчего так весело, шумно и смешно под церковным куполом, но, очутившись там, уже невозможно было вернуться к шатанию по унылым улицам полузаброшенного города и поцелуям в темных углах пустых домов. Поскольку подруги есаульских парней все чаще оказывались под «Куполом», то в городе часто вспыхивала жестокая поножовщина. Или, объединившись, парни вооружались штакетником и шли бить нефтяников. Милиция в такие часы запиралась в своем новом помещении и ждала, когда окончится бой, чтобы потом собрать пострадавших, составить протоколы и доложить утром Чингизу о потерях. Однако когда после спокойной ночи на улице был поднят труп чернокудрого восточного красавца-буровика, Чингиз потребовал защиты от туземных хулиганов и убийц. Иначе срывалось важное государственное задание.
И пошли по этапам есаульские парнишки. А по городу было расклеено решение райисполкома о комендантском часе для есаульских по происхождению граждан до двадцати пяти лет. Кроме того, в дневные часы запрещалось собираться толпой, более трех человек. По городу денно и нощно дежурила милиция с огромными резиновыми дубинками — их только что ввели для охраны общественного порядка, и Чингиз где-то раздобыл два десятка. У ресторана «Купол» по вечерам дежурил новый начальник милиции с бригадмильцами. Местные парни попрыгали, попрыгали, заплатили по штрафу, отсидели по пятнадцати суток и утихомирились.
А буровую лихорадило. Выходил срок, данный высоким московским чином, но Купол никак не открывался. Бульдозеры день и ночь утюжили территорию вокруг бывшего судоремонтного, спихивали пустые дома и целые улицы, чтобы облагородить вид: ожидался приезд гостей. Чингиз не покидал буровую, его команда тут же ела, спала, и по этой причине даже временно прикрыли ресторан.
Однажды на заре город проснулся от страшного грохота. Люди повыскакивали из домов и остановились, пораженные.
Над Есаульском поднимался черный живой столб. Он взлетал высоко в небо и там, разваливаясь на огромные ошметья и лепехи, обрушивался на землю. Вышка накренилась, искривилась и только чудом еще удержалась в вертикальном состоянии. Гул раздирал небо. Иногда вместе с нефтью вырывался газ, и тогда раздавались гремящие взрывы, отчего нефтяные брызги, словно черный дождь, опадали на город. Народ устремился к буровой, а там, на площадке, приготовленной для встречи гостей, в лужах нефти плясали черные, как деготь, буровики. Они умывались липкой жидкостью, мазали друг друга и пели на своем наречии. Наверное, это была песня жизни.
Только Чингиз, спокойный, как скала, стоял поодаль на недостроенной дощатой трибуне и взирал на пляску. Иногда его ноги тоже начинали подергиваться, но он быстро брал себя в руки.
Есаульские жители глядели на все это пока с ужасом, поскольку не успели проснуться. Но, продрав глаза, увидели, что на площадь под дождем нефти подъехала машина и стала раздавать водку бесплатно всем, кто захочет. Сначала было боязно подходить — рядом вертелся начальник милиции — однако он сам крикнул, мол, не робей, сегодня можно гулять!
Вертолеты с высоким начальством и речи были потом, после обеда, а с раннего утра началась гулянка, которой в Есаульске отродясь не помнили. Мужики пили, закусывали и, забыв о вражде с буровиками, лихо отплясывали русскую. Веселье разлилось по всему городу. Черные, с прилипшей к телу одеждой, пьяные и одуревшие от бьющего фонтаном счастья, люди орали и дурачились как дети. А бабы, улучив момент, бежали с ведрами на коромыслах, с бидонами и флягами к буровой и, черпая нефть из глубоких луж, таскали по домам. Кто-то сказал, что нефтью можно топить, что теперь не надо дрова покупать, и, пользуясь дармовщинкой, заполняли ею бочки, кадки, шайки и туески. Однако потом вышло, что делают это зря: нефть скоро сама потекла по дождевой канаве в город, и стало совсем хорошо — выходи из ворот и черпай.
И журналисты, налетевшие тучей на Есаульск, тоже растаскивали нефть, закупоривая ее в сполоснутые бутылки, во множестве лежащие по улицам. Для начальства же набирали в специально привезенную посуду.
Когда отговорили речи и поздравили первооткрывателей Есаульского черного золота, город уже был едва теплый. Мужики валялись по улицам, и милиция никого не трогала. Только одна бабка Альбина, внезапно появившись из родных мест, наряженная в белое, ходила по Есаульску, тыкала палкой лежащих и говорила:
— Вставайте, люди, вставайте. Бегите из города. Поднимайтесь и бегите.
Но добудиться было невозможно. Бабка сокрушалась:
— Выпустили дьявола и спят. Эх, люди, люди…
После митинга высокое начальство и ученые академики под предводительством Чингиза отправились в ресторан «Купол». А бригада нефтяников, обрядившись в резиновые зипуны, полезла усмирять фонтан. К вечеру же проспавшийся народ пошел искать чем похмелиться, но бесплатно уже ничего не давали, да и запасы оказались истреблены в один день. Народ стихийно собрался возле ресторана и потребовал водки: смотреть, как гуляет начальство, было завидно. Наряженная в парадные мундиры, милиция отгоняла черномазых мужиков и, опасаясь испачкаться, к ним не прикасалась. К тому же в честь праздника временно отменили комендантский час. Чингиз, щедрый по натуре человек, узнал, что у паперти бьются похмельные есаульские жители, вынес им ящик коньяка. Бутылки опорожнили в мгновение ока и потребовали еще. По распоряжению Чингиза им выносили два ящика пива и ящик газировки, однако только пуще разозлили мужиков. Разбив газировку о старые церковные стены, они побрели по городу, наливаясь какой-то отчаянной злобой и невыносимой обидой.
— Бессовестный народ! — кричал им вслед Чингиз. — Водка давал, вино давал, коньяк давал, пива давал — благодарность не получал! Зачем стены бить, когда высокий гость гуляет? Бессовестный народ! Хам!
Полупьяный народ разбрелся по домам, но обида еще пуще брала за горло. Она была какая-то необъяснимая: спроси любого — и не ответит, кто обидел. А вот обидно, и все! Мужики начали бушевать, выливать натасканную бабами нефть и колотить жен. Парни, которых еще не прибрали за хулиганство, вылавливали своих бывших подруг, свободных в тот вечер (нефтяники гуляли с начальством), и купали в дождевых канавах, заполненных нефтью. Женский крик и плач забился над городом. Обуянные непонятной страстью и обидой, они врывались в дома «шарошек» и «скважин», выволакивали их на улицу и, окунув в нефть, возили по дорожной пыли. Вся милиция дежурила у ресторана, и улицы никто не охранял.
Неизвестно, чем закончилась бы эта вакханалия, если бы вдруг не громыхнул над городом потрясающей силы взрыв, и огненный шар, оторвавшись от земли в том месте, где был судоремонтный завод, с ревущим, закладывающим уши гулом медленно поплыл в темное небо. На миг показалось, что взошло солнце, только красное, как бывает перед ветреной погодой. Город осветился малиновым жутким светом, и люди замерли, оставив свои занятия. Выволоченные в нефти и пыли «шарошки» вцепились в своих истязателей, прильнули, немея от ужаса. Парни и мужики разом отрезвели, но ума от этого не прибавилось: оцепенение сковало мышцы и мозги. Зато мужние и детные женщины, опомнившись, хватали орущих ребятишек и выбегали на улицу. А там уже ничего было не слыхать из-за раскатов грома и человеческого крика. Огненные стены вздымались над буровой до самых облаков, и поражал не сам огонь, к которому из-за частых пожаров люди попривыкли, — а то, что ничто на земле гореть так не может. Еще никто не знал, что это горит насыщенный нефтяными каплями газ. Причем не как в газовой горелке — факелом, а взрывами, когда одновременно с душераздирающим грохотом багровое пламя вдруг начинает расширяться до невероятных размеров, охватывает третью часть небосклона и, кажется, горит сам воздух.
