Перейдя к планам на 1924/25 год, Дзержинский прежде всего просил разрешить его ведомству отремонтировать дополнительно к утверждённой уже программе ещё 117 паровозов и построить на шести заводах 161 паровоз, отремонтировать 900 вагонов. Ограничить судостроение выполнением заказов только наркомвоенмора, почему и сохранить по одному заводу в Ленинграде, Николаеве и Севастополе (судоремонтном), а помимо их ещё в Коломне и Сормове для строительства речных судов. Выпустить 2600 тракторов. Завершить строительство парома для Рязано-Уральской железной дороги и начать — нефтепровода Грозный — Новороссийск. Сделать всё это для повышения загрузки существующих предприятий.
Для осуществления такой, в общем небольшой программы требовалось обеспечить своевременную оплату заказов, которые должны будут сделать НКПС и НКВМ, увеличить дотацию государства с 34 до 42 млн. рублей и предоставить банковский кредит для перевода производства на нужды широкого рынка.
После не очень продолжительной дискуссии последовало довольно странное решение ПБ, по сути отвергавшее все предложения руководителя ВСНХ: «а) Принять к сведению доклад т. Дзержинского, б) Вопрос о постановке доклада о металлопромышленности на пленуме ЦК обсудить на одном из заседаний Политбюро перед пленумом». Но тем решение не ограничивалось. Более важное следовало далее. Приостанавливалось исполнение постановлений ПБ — от 4 сентября об ассигновании 5 млн. рублей на судостроение и СТО — от 10 сентября о выделении ещё 10,5 млн. рублей на те же цели. Сам же вопрос о заказах на военные и торговые суда передавался в Высшую правительственную комиссию, которой следовало изучить и необходимость дополнительных ассигнованиях Главметаллу в размере 2 млн. рублей{398}.
Если бы решение ПБ ограничилось бы только двумя первыми пунктами, то можно было бы понять (и простить) осторожность Каменева, который не мог не знать, что на заседании 12 сентября отсутствовал кворум. Ведь на пленуме ЦК, образованном 13-м партсъездом, прошедшем 2 июня 1924 года, членами ПБ избрали Бухарина, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Сталина, Томского и Троцкого, а кандидатами — Дзержинского, Калинина, Молотова, Рудзутака, Сокольникова и Фрунзе. Всего тринадцать человек. На заседании же 12 сентября присутствовало только четверо из них — Каменев, Дзержинский, Калинин, Молотов. Следовательно, любое их решение могло быть опротестовано и отклонено большинством, отсутствовавшим на законных основаниях — в отпуске.
Вопросы, недоумение вызывали остальные пункты решения, которыми приостанавливалось исполнение утверждённого всего несколько дней назад и ПБ — членом которого Каменев являлся, и СТО — который именно он и возглавлял. Что же вызвало столь чрезмерную осторожность Льва Борисовича?
Чтобы ответить на такой вопрос, придётся вступить на зыбкую почву предположений.
Вполне возможно, Каменев, председательствовавший на заседании 12 сентября, сделал всё возможное, дабы максимально отсрочить выполнение программы, предложенной Дзержинским. Фактически утопить её в бесчисленных бюрократических проволочках ради того, чтобы в угоду своему идейному противнику Троцкому, требовавшему направить все силы страны на индустриализацию, не корректировать генеральную линию партии. Ту самую, которую вместе с Зиновьевым и Рыковым он и вырабатывал, и рьяно защищал — необходимость всемерной поддержки прежде всего крестьянства. Каменев так и не понял, что нельзя делать основную ставку на сельское хозяйство, слишком сильно зависящее от капризов переменчивой погоды. Забыл об этой общеизвестной истине, только что подтверждённой очередной засухой, ставшей для руководства формальным основанием для сокращения расходов на промышленность.
Вместе с тем не следует игнорировать и чисто личностные причины — недавно возникшую у Каменева острую неприязнь к Сталину, выразителем интересов которого он вполне тогда мог посчитать Дзержинского. Неприязнь, проявившуюся во время последнего, августовского пленума ЦК. Зародившуюся несколько ранее. После публикации 19 и 20 июня в «Правде» выступления генсека 17 июня на курсах секретарей уездных комитетов партии «Об итогах 13-го съезда РКПб)», перепечатанного многими провинциальными изданиями.
В том выступлении Сталин впервые позволил себе открыто подвергнуть унизительной критике соратника по «тройке» Каменева, воспользовавшись, скорее всего, простой оговоркой того.
«Недавно, — сказал Сталин, — я читал в газете доклад одного из товарищей о 13 съезде (кажется, Каменева), где чёрным по белому написано, что очередным лозунгом нашей партии является будто бы превращение «России нэпмановской» в Россию социалистическую. Причём, что ещё хуже, этот странный лозунг приписывается не кому иному, как самому Ленину. Ни больше, ни меньше.
Между тем известно, что ничего такого не говорил и не мог сказать Ленин, ибо России «нэпмановской» как известно, нет в природе. Правда, Ленин говорил о России «нэповской». Но одно дело «нэповская Россия», то есть Советская Россия, практикующая новую экономическую политику, и совершенно другое дело Россия «нэпмановская», то есть такая Россия, во главе которой стоят нэпманы. Понимает ли эту принципиальную разницу Каменев? Конечно понимает. Почему же он выпалил тогда этот странный лозунг? По обычной беззаботности насчёт вопросов теории, насчёт точных теоретических определений».
А вслед за тем прошёлся Сталин уже и по Зиновьеву, хотя и не назвал его по имени. «Нередко говорят, — продолжал генсек, — что у нас “диктатура партии”. Я, говорит, за диктатуру партии. Мне помнится, что в одной из резолюций нашего съезда, кажется даже в резолюции 12-го съезда, было именно такое выражение, конечно, по недосмотру. Видимо, кое-кто из товарищей полагает, что у нас диктатура партии, а не рабочего класса. Но это же чепуха, товарищи. Если это верно, то тогда неправ Ленин, учивший нас, что Советы осуществляют диктатуру, а партия руководит Советами»{399}.
Такие резкие выпады и Зиновьев, и Каменев вполне могли расценить как выход Сталина из «тройки». Даже предположить — а не стоит ли за этим намечающийся союз генсека с Троцким?
В пользу мнения о начавшемся тогда разрыве Сталина с Зиновьевым и Каменевым говорят и закулисные интриги, начавшиеся именно в те недели.
Сразу после публикации доклада Сталина состоялось совещание «руководящей группы» ЦК, то есть называвших себя ленинцами открытых противников Троцкого. На нём Сталину задали вопрос: зачем он критиковал Зиновьева и Каменева? В ответ же услышали, что генсек решил развеять легенду о всевластной «тройке», которую слишком часто использовали в своих выступлениях троцкисты для дискредитации ЦК и ПБ. Участники совещания такое объяснение приняли, но решили впредь согласовывать свои выступления загодя{400}.
На том попытки Зиновьева оформить антитроцкистскую группу в ЦК не завершились. В ходе работы августовского пленума глава Коминтерна провёл «частное» совещание, в котором участвовали семь членов ПБ из восьми — он сам, Зиновьев, Каменев, Сталин, Бухарин, Рыков, Томский; двое кандидатов в члены ПБ из шести — Калинин, Рудзутак; председатель ЦКК Куйбышев; два члена ОБ из одиннадцати — Ворошилов, Каганович, а также и «рядовые» члены ЦК — Микоян, Орджоникидзе, Петровский, некоторые иные.
Зиновьев настаивал на создании у «руководящей группы» собственного исполнительного органа — «семёрки», образуемой включением в «тройку» Бухарина, Рыкова, Томского и Куйбышева{401}. Но такие меры должны были неизбежно подтолкнуть Троцкого со сторонниками, которые с весны ничем не проявляли своей оппозиционности, на ответные действия. А создание двух противостоящих фракций означало бы неотвратимый раскол партии.
Сталин не мог не понимать: пока Зиновьев и Троцкий остаются членами одного ПБ и за ними не стоят фракции, они сдерживают друг друга. Предотвращают раскол, поддерживая равновесие сил. Так и не вступают в окончательную схватку за право стать единственным наследником Ленина во власти. Но понимал Сталин и иное. В случае необходимости Зиновьев пожертвует им, как то было год назад, в Кисловодске, когда он вместе с Каменевым готов был выбросить генсека из руководства партией. А потому, сам не желая участвовать в закулисной борьбе, решил уйти в отставку. Вполне официально, подав заявление:
«В Пленум ЦК РКП.
Полуторогодовая совместная работа в Политбюро с тт. Зиновьевым и Каменевым после ухода, а потом и смерти Ленина, сделала для меня совершенно ясно невозможность честной и искренней совместнои политической работы с этими т-щами в рамках одной узкой коллегии. Ввиду этого прошу считать меня выбывшим из состава Полит, бюро ЦК.
Ввиду того, что ген. секретарь не может быть не членом Полит, бюро, прошу считать меня выбывшим из состава Секретариата (и Оргбюро) ЦК.
