указания дождаться ее возвращения с отдыха.
Немного растерявшись, Кристина решила обратить все свое внимание на строительство дома. Она проводила так много времени за изучением и выбором оттенков краски, узоров плитки и других мелочей, что впору было менять профессию и становиться дизайнером интерьера. Дни шли за днями, и она все сильнее погружалась в ремонт. Ей нравилось заниматься этим, потому что так время летело быстро. Чеко не писал и не появлялся уже вторую неделю, но она старалась не думать об этом. Казалось, если дать волю чувствам, она сама полетит в Мексику, найдет его и… Здесь ее мысли всегда запинались, потому что она и правда не знала, что сделает, когда наконец увидит его.
Строительство дома завершалось, и Кристина потащила Артема в тур по мебельным магазинам. День ото дня они ходили по длинным лабиринтам, выбирая кровати, шкафы и лампы, пока Артем, спустя почти неделю таких походов, не отказался ехать. Тогда Кристине пришлось переключить свое внимание на дела Подземелья. Больше всего ее беспокоила судьба троих сирот: Дениса, Вовы и Лизы, родственников которых найти не удалось. Дети постепенно привыкали к свободной жизни и наконец начали позволять себе резвые игры и шалости. Все это не могло не радовать Кристину, но она думала о том, что детям нужно что-то большее: какое-то образование, постоянное внимание. Она решила организовать для них импровизированную школу и больше недели провела за этим занятием вместе с Шанти и другими женщинами. Преподавателей среди них не было, но Мейза вызвалась обучать их наукам, а Кристина и Шанти взяли на себя языки и культуру. Оказалось, что они и сами не так образованны, как хотелось бы, и им пришлось потратить немало вечеров, чтобы обрести те знания, которые предстояло передать детям.
Время текло, и Кристине казалось, что она неплохо справляется, но по ночам, стоило темноте сгуститься, а Артему уснуть, она чувствовала, как тело сковывает от леденящего страха. Она боролась со сном, но кошмары настигали ее, всегда заставая врасплох. В такие моменты она обессиленно лежала, не зная куда себя деть. Все чаще она связывала свои мучения с отъездом Чеко. Казалось, стоит ему вернуться, и все ее проблемы исчезнут сами собой. Но чем дольше его не было, тем сильнее росла тревога, что он не вернется никогда. Спустя месяц после его исчезновения, она снова взялась за телефон и написала ему одно слово.
«Вернись».
Глава 5
Чеко сидел неподвижно, глядя в экран телефона, пока игла быстрыми движениями забивала ему под кожу новые смыслы. Это все, что ему оставалось сделать перед возвращением в Москву. Две звезды, набитые на груди — вечное напоминание о двух жизнях, которые он отнял, и предостережение о том, что их навсегда должно остаться только две. Единственный доступный ему способ хоть как-то смириться с тем, как далеко он зашел. За месяц, проведенный в Мексике, он пробовал всякое — даже постоял с полчаса у церкви, но так и не решился войти и попросить об исповеди. Слишком много времени прошло с тех пор, как мать водила его на воскресные мессы. Он никогда не задумывался о вере — просто ходил, а со смертью мамы перестал. Он вдруг вспомнил ее слова, сказанные в тот самый день, когда в их дом ворвались бандиты. После ужина, перед тем как испечь ему торт, она взяла его за руку и сказала: «No dejes al Dios, mijo. Confia en El.» (Не отставляй Господа, сынок. Доверься ему. (исп.)) Он не помнил, что ответил тогда. Где бы она ни была, лучше бы ей не знать, каким человеком стал ее сын.
Убийство Ларионова сломало его, хотя Чеко и пытался не подавать виду. Бредя обратно в Подземелье после захоронения трупа, он собирался выспаться и жить дальше, но стоило ему столкнуться с Кристиной, и он понял, каким провальным был его план. Ее невинный взгляд добил его в тот вечер. Она смотрела на него доверчиво, даже не подозревая, что за несколько минут до этого он закопал в лесу тело ее отца. Он понял, что пока не закончится его fiebre de un asesino — «лихорадка убийцы», как он называл это состояние, ему лучше не встречаться с Кристиной. Еще один ее овечий взгляд, и он расскажет ей все как на исповеди, на которую так и не смог решиться — искренне, с горечью раскаяния и надеждой на прощение. Ему теперь казалась совершенно идиотской идея навсегда поставить барьер между ними, запретить себе даже пытаться сблизиться с ней, убив ее отца. Если он действительно хотел, чтобы она была счастлива с Артемом, хватило бы просто исчезнуть из их жизни. Но действительно ли он этого хотел? Наверняка он знал только одно: нельзя позволить Кристине узнать правду. Если бы он остался, она бы прочитала все на его лице. Он не мог втягивать ее в это. Лучше самому пройти все круги ада, видеть лицо Ларионова в ночных кошмарах, думать о нем с каждым новым вдохом, позволять совести загрызть его изнутри. К этому он был готов. Но он не был готов к тому, что вместо застывшего взгляда Ларионова ему будут чудиться красные от слез глаза Кристины, что вместо отзвука выстрела, он будет слышать ее плач и обвинения, что вместо повторяющейся сцены убийства в его кошмары проникнут многочисленные сценарии того, как Кристина узнает правду.
Он не знал, куда себя деть. Приехав в Мексику, он делал все, чтобы наказать себя: бесцельно шатался по улицам в красных зонах, засиживался допоздна в барах, где ни одна ночь не обходилась без происшествий, заливал в себя литры алкоголя, — но все это только сильнее открывало ему глаза: он не сожалел об убийстве, он лишь боялся последствий. Страх управлял его сознанием. Страх, похожий на холодного липкого осьминога, обвил его, запустил щупальца в его кровоток. Если от лихорадки убийцы существовало надежное средство: пережить и забыть, — то против этого нового монстра он был бессилен. Он боялся даже признаться себе, что именно вызывает больший страх: отсутствие у него чувства вины за содеянное или возможность того, что Кристина все узнает.
Воспоминания о первом убийстве с новой силой скреблись из тех недр, где он хранил их долгие годы. Чеко какое-то время наблюдал за родственниками Родриго Моралеса, сходил на его могилу. Приближался день мертвых, возможно поэтому могила была ухожена, и кто-то оставил там букет лилий. Чеко долго смотрел на эти лилии, так долго, что
