Небольшой лазарет, в котором работала императрица, находился в саду большого Царскосельского госпиталя. В свое время здание было выстроено как изолятор для содержания заразных больных, но в годы войны оно использовалось для отдельного госпиталя, который современники порой называли «Лазаретом Ее Величества». В нем было всего шесть палат по пяти кроватей в каждой. Одна из палат предназначалась для простых солдат, которые, однако, не находились там постоянно – их ежедневно приносили из Большого госпиталя для операций и перевязок. Тем самым соблюдалась известная субординация – солдаты не находились постоянно вместе с офицерами. Очевидно, подобное присутствие нижних чинов в качестве пациентов августейших сестер милосердия имело важное символическое значение: образ царицы и царевен, исцеляющих простых солдат русской армии, использовался в пропагандистских целях. В остальных палатах находились офицеры, т.о. постоянно в лазарете находилось всего не более двадцати пяти пациентов.
Обычно царица приезжала в девять часов утра, прибыв в лазарет, она принимала рапорт. В это время весь персонал госпиталя выстраивался в коридоре. Женщины, прикладываясь к руке императрицы, делали глубокий реверанс. После этого все могли продолжать заниматься своими обязанностями, а царица вместе со старшими царевнами быстро обходила все палаты, здороваясь за руку со всеми ранеными и больными. Затем до одиннадцати часов они работали в операционной. После этого начинался второй, длительный обход палат, императрица беседовала с каждым пациентом, иногда присаживалась. Великие княжны в это время лично расставляли по столикам больных свежие цветы, которые дважды в неделю специально доставлялись в лазарет. В начале первого императрица возвращалась во дворец. Таким образом работе в лазарете царица и ее старшие дочери уделяли три-четыре часа в день. Кроме того, днем порой императрица и царевны посещала другие лазареты, прежде всего госпиталь, расположенный в Большом Царскосельском дворце. По вечерам царица через дочерей и Вырубову, звонивших по телефону, справлялась о состоянии здоровья пациентов, внушавших ей особое опасение. В воскресные дни перевязок не было, но императрица навещала лазарет, сопровождаемая всеми своими дочерьми, беседовала с ранеными и больными офицерами647.
Белая форма с красным крестом полюбилась императрице, в этом платье она на время теряла свою исключительность, приобретала тем самым некоторую анонимность, становилась одной из многих русских женщин, облачившихся в сестринскую форму. Это, по словам близких к ней придворных, позволяло ей преодолевать ее обычную застенчивость648. Однако, как мы увидим, именно эта анонимность создавала немало проблем для репрезентационной политики императрицы.
Старшие царевны также часто носили форму сестер милосердия. Даже своих гостей-сверстников, приезжавших во дворец, они встречали в этой одежде649.
Илл. 21. Почтовая открытка. Императрица Александра Федоровна ассистирует во время хирургической операции в Царскосельском госпитале
Образ «августейших сестер милосердия» был важен не только для официальной патриотической пропаганды, но и для внутрисемейной личной репрезентации царской семьи. Так, в 1915 году пасхальный подарок Николая II своей матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне, которая с 1880 года возглавляла Российское общество Красного Креста, представлял собой драгоценное пасхальное яйцо, изготовленное фирмой Фаберже. Оно было украшено символикой Красного Креста, а внутри пасхального яйца находилось пять миниатюрных портретов, выполненных на маленьких пластинках из слоновой кости: императрица Александра Федоровна, великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна, великие княгини Ольга Александровна и Мария Павловна младшая – все в форме медицинских сестер Красного Креста650.
Очевидно, императрица Александра Федоровна искренне гордилась своей патриотической деятельностью в госпитале. Именно так она желала быть представлена общественному мнению, привычные образы величественной императрицы в царской короне, в пышном наряде, украшенном редкими драгоценностями, уступали место намеренно скромному образу августейшей сестры милосердия, терпеливо и просто исполняющей свой тяжелый христианский и патриотический долг. В перевязочной палате и операционной царица работала как рядовая помощница врача – подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, терпеливо и аккуратно перевязывала гангренозные раны. Современник вспоминал: «В этой обстановке княжна Гедройц была старшей. В общей тишине слышались лишь отрывистые требования: “ножницы”, “марлю”, “ланцет” и т.д., с еле слышным прибавлением “Ваше Величество”»651.
Подобно царю, который во время войны желал выглядеть как «простой офицер» императорской армии, царица желала предстать перед страной как «простая сестра милосердия». Война, требовавшая сознательной мобилизации миллионов простых людей, была воспринята царской семьей как сигнал к личному, бытовому и в то же время демонстративному, репрезентационному опрощению. Современница писала: «Царская Семья и в мирное время стремилась к самому простому образу жизни. Со дня объявления войны жизнь их стала еще проще и скромнее. Их пища, их костюмы и выезды были доведены до возможной простоты. Придворный этикет постепенно упрощался, и их отношения к своим подданным становились все проще и задушевнее»652. Разумеется, это относительное стремление императора и императрицы к простоте имело свои границы – в царской семье не отказывались ни от дорогих праздничных подарков детям, ни от свежих цветов, доставлявшихся срочно из Крыма в Царское Село. Это выборочное опрощение, бытовое и репрезентационное, очевидно, соответствовало искренним религиозным, этическим и эстетическим установкам императора и императрицы, но это было и своеобразным пропагандистским приемом. Оно было связано с политическим видением царя и царицы, в котором морально здоровый и религиозный простой народ России, единый со своим царем, противопоставлялся нравственно и политически разлагающимся образованным верхам (подобная этико-политическая оппозиция низов и верхов русского общества часто встречается в письмах императрицы).
Публикация соответствующих фотографий «августейшей сестры милосердия» в форме Красного Креста была бы невозможной без специального разрешения цензуры Министерства императорского двора и самой царицы Александры Федоровны; известно, что она тщательно отбирала фотографии членов своей семьи, предназначенные для широкого распространения, браковала неудачные, с ее точки зрения, снимки. Императрица была, очевидно, и главным создателем своего нового образа «простой сестры».
По-видимому, на создание полюбившегося императрице образа «августейшей сестры милосердия» известное влияние оказал и Г.Е. Распутин. Царица Александра Федоровна писала императору 23 октября 1914 года (т.е. еще до официального испытания на звание медицинской сестры): «Друг весьма одобрил нашу поездку в Лугу, и притом в одежде сестер милосердия, и настаивает на подобных поездках и впредь. Он советует еще до твоего возвращения съездить в Псков…» Очевидно, размышления о своем новом костюме и о совете Распутина были важны для императрицы, 27 октября она вновь писала Николаю II: «Туда мы поедем в одежде сестер милосердия (это нравится нашему Другу), и завтра также. Но в Гродно при тебе мы оденемся иначе, чтобы тебе не было неловко разъезжать в обществе сиделки». Можно предположить, что в это время царица испытывала некоторые сомнения относительно влияния своего нового образа на восприятие репрезентации Николая II. К теме благословения своей медицинской деятельности «старцем» императрица вновь вернулась и в письме к царю 21 ноября, уже после официального испытания: «Вот телеграмма, которую я только что получила от нашего Друга: “Ублажишь раненых Бог имя свое прославит за ласкоту и за подвиг твой”. Это так трогательно, и даст мне силу преодолеть мою застенчивость». Без сомнения, этот новый образ «августейшей сестры милосердия» весьма нравился самой царице. 23 ноября она писала императору о посещении госпиталей в Ковно: «Далее отправились в Красный Крест простыми сестрами, в небесно-голубых платьях»653. Показательно упоминание образа «простой сестры» в личном письме императрицы. К костюму сестры милосердия царица и ее дочери привыкли, в июле 1916 года перед поездкой в Могилев они зашли в свой госпиталь в обычных платьях и сразу же ощутили некоторый дискомфорт. «Ужасно конфузились друг друга, так как мы были в штатском платье. Глупо», – записала в своем дневнике великая княжна Татьяна Николаевна654. Даже на похороны близкой императорской семье фрейлины С.И. Орбелиани (декабрь 1915 года) и царица, и царевны пришли не в трауре, а в форме сестер милосердия. В форме сестры Красного Креста императрица встретила и Февральскую революцию655.
