А вот ещё одно признание Макаревича: «Я не принимал советскую власть на эстетическом уровне». Кстати, в своих мемуарах он отмечает, что такие же чувства испытывал к той власти и его отец — бывший фронтовик, секретарь партбюро Архитектурного института. «А я с каждым годом всё больше и больше становлюсь похожим на своего отца», — отмечает Макаревич. Единственное отличие между отцом и сыном — это время начала их расхождений с советской эстетикой, а от неё и с самим режимом. Если у Макаревича-старшего этот процесс начался в зрелом возрасте, то у его отпрыска… в раннем отрочестве. То есть тогда, когда большинство детей даже не задумываются о том, что их окружает, а просто живут и радуются своему безмятежному детству. У Макаревича всё было иначе, о чём наглядно свидетельствуют опять же его мемуары. Из них следует, что началась эстетическая неприязнь автора к режиму ещё… в детском саду (заметим, что находился он не где-нибудь в Свиблове, а прямо напротив Кремля — у Александровского сада). Как честно пишет наш герой, «я попал в советское учреждение, где все должны были быть как все». Из сего признания следует, что уже в детсадовском возрасте Макаревич грезил о такой либеральной ценности, как свобода личности (чтобы не быть как все).
В том детсаду и воспитательница была плохая — у неё был «неправильный запах» и «пища нехорошая» (оба определения принадлежат самому Макаревичу). Видимо, дома на Волхонке нашего героя кормили более изысканными деликатесами, если он с таким пренебрежением описывает те продукты, которые не в каждом советском детском саду тогда имелись (напомним, что на дворе была середина 50-х и с момента окончания самой страшной войны прошло ещё не так много времени). То есть если где-нибудь в Пензе или Сыктывкаре советские детсадовцы ежедневно ели одни и те же каши, иной раз без масла, и гоняли обычные чаи, то в детсаду Макаревича у стен Кремля меню было куда более разнообразным и калорийным. Там на завтрак давали кофе с молоком или какао, разнообразные булочки, а на обед — супы, макароны, каши и котлеты. Будущему «борцу с режимом» детсадовские деликатесы не нравились, и он боролся с ними по мере своих детских сил: например, сливочное масло выбрасывал под стол, а котлеты закидывал на шкаф. Так длилось больше месяца, после чего хулигана из детсада исключили, разоблачив его махинации — котлеты на шкафу начали плохо пахнуть (можно себе представить, сколько добра перевёл «буржуйский сынок» Макаревич за это время!).
Иной читатель может сказать: дескать, что возьмёшь с глупого ребёнка. Но это как посмотреть. Лично я в том же возрасте (а это была уже середина 60-х), посещая детский сад, котлеты за шкаф не выбрасывал, а съедал. Может быть, потому, что наша семья жила не слишком богато (отец был автослесарем, мать — уборщицей) и детсад был рабоче-крестьянским — не в районе Кремля, а возле Курского вокзала. Видимо, поэтому моё нутро советскую эстетику в целом принимало, а нутро Макаревича, перекормленное деликатесами ещё в детстве, начисто отвергало — ему даже привилегированные (а не только обычные) советские учреждения казались ущербными, не соответствующими его особенным эстетическим воззрениям. Например, в школьные годы он каждое лето отправлялся с родителями опять же не в рядовой пионерлагерь, а в элитный — от Художественного фонда, в Тарусе. Но и там он чувствовал себя не в своей тарелке. По его словам, «и лес был волшебный, и дети не такие уж глупые, и вожатые не такие уж строгие и противные… Но нет, удалённость от дома красила всё это в чёрный цвет…».
Судя по всему, именно из детства берут свои истоки и другие претензии Макаревича к советской эстетике, в том числе и в области искусства. Например, в своих сегодняшних интервью он неоднократно с пренебрежением высказывался по адресу советской эстрады, кино, литературы и т.д. Всё это он, как уже говорилось выше, определяет одним словом — «совок». Говорить так он имеет полное право (о вкусах, как известно, не спорят), однако интересно здесь другое. Дело в том, что, не будь этой самой «совковой эстетики», не было бы и… рок-группы «Машина времени», которую мы все хорошо знаем. Впрочем, виновата в этом не одна «совковая эстетика», а целый ряд факторов, о которых сегодня практически никто из «машиноведов» (биографов «Машины времени») не вспоминает. То ли по причине незнания, то ли потому, что им так удобно, поскольку при таком подходе гораздо легче а) вульгаризировать историю советского искусства (в том числе и рок-музыки) и б) создавать из того же Макаревича этакого принципиального борца с тоталитарным режимом. А ведь сам наш герой ещё на заре своего творчества пел в одной из своих песен именно об опасности подобной одномерности: речь идёт о песне «Чёрно-белый цвет» (1974), где говорилось о том, что «ты сам, сам закрыл свои глаза, и весь мир раскрасил в чёрно-белый цвет» и что «весёлых красок в мире больше нет». Именно этим сегодня и занимаются Макаревич и его апологеты, рисуя жизнь в СССР исключительно в чёрном (с лёгкими вкраплениями белого) цвете без каких-либо иных оттенков. Поэтому целью данной статьи является именно попытка нарушить эту одномерность.
Итак, в становлении феномена под названием «Машина времени» сыграли решающую роль сразу несколько факторов: 1) появление на свет советского рока; 2) советская эстрада; 3) поэтический бум, переживаемый страной с начала 60-х; 4) политика; 5) демография. Начнём разбираться, как принято, по порядку.
Истоки советского рока берут своё начало в первой половине 60-х, когда в СССР (даже несмотря на наличие «железного занавеса») стали попадать записи западных рок-коллективов (их привозили сюда «выездные» — люди вроде отца нашего героя, которые могли ездить на Запад по служебной необходимости). Правофланговым коллективом в этом процессе приобщения советской молодёжи к западной рок-музыке был, конечно же, ансамбль «Битлз» из Ливерпуля. Как мы знаем, советская власть весьма негативно реагировала на советскую «битломанию», что было вполне закономерно. Советских идеологов волновала не столько политическая составляющая этого процесса, сколько сбивала с толку та истерия, которая сопутствовала появлению этого коллектива на Западе. А именно: все эти тысячные толпы сумасшедших девиц, которые бегали за своими кумирами, где бы они ни появились, а на их концертах так громко визжали, что за этими криками даже сами «битлы» не слышали, что они поют (в конце концов они даже перестанут гастролировать).
Эта истерия вкупе с ярко выраженной коммерческой раскруткой коллектива (а уже тогда было известно, что люди, причастные к этой раскрутке, получали с их славы гораздо большие дивиденды, чем сами участники ансамбля) и стали главными побудительными мотивами для советской идеологии, чтобы бороться с «Битлз» на своей территории. Этот коллектив стал подаваться в советских СМИ как коллектив, потворствующий молодёжной истерии и приносящий баснословные прибыли своим хозяевам, которые «куют» деньги именно на этом массовом сумасшествии. При этом несомненный талант «битлов» советские критики не замечали, поскольку считалось, что подлинно талантливые исполнители не имеют права доводить своих слушателей до подобной истерии: погромов, обмороков и даже самоубийств.
Однако, как это чаще всего бывает, чем больше что-то запрещалось, тем сильнее к этому тянуло людей. В итоге в СССР, как грибы после дождя, стали появляться собственные доморощенные «битлы» — всевозможные «англоязычные» рок-группы. Причём процесс был поистине широкомасштабным: подобные коллективы имелись чуть ли не во всех советских школах, институтах, техникумах и ПТУ. Отметим, что власть отреагировала на этот процесс не репрессиями (фактическим запретом рок-групп), а созданием альтернативного течения — вокально-инструментального (эта идея возникла в ЦК ВЛКСМ). То есть было заявлено своеобразное социалистическое соревнование — конкурентная борьба между роком и ВИА.
Всё это вытекало из той подковёрной борьбы, которая тогда велась в высшем советском руководстве между несколькими течениями: державниками-почвенниками, либералами-западниками, сталинистами и государственниками (последние старались быть над схваткой, выступая этаким высшим или третейским судьёй в этом противостоянии). Каждое из этих течений контролировало свою «территорию» и имело свои средства массовой информации (у державников это были «Огонёк», «Наш современник», «Молодая гвардия», у либералов — «Новый мир», «Советский экран» и т.д.). Например, в литературе державники «крышевали» так называемую деревенскую прозу, сталинисты и государственники — официозную, а либералы — молодую «оттепельную» поэзию; в кинематографе первые отвечали за фильмы из разряда опять же официозных, вторые — за авангардистские, не «поточные». Вот и в той же молодёжной музыке державники и их единомышленники сделали ставку на ВИА, а либералы — на рок-н-ролл.
