— Неужели Москва более поверит подьячему, нежели господину Вольтеру и мне? — говорил Александр Петрович Вере, возвратясь из театра. — И неужели вкус московских зрителей со вкусом Пушникова сходен? Ведь у меня письмо Вольтера, отличного автора, следовательно, отличного и знатока театра. А если ни ему, ни мне в этом поверить не захотят, то я похвалю и такой вкус, когда щи с сахаром кушать будут, пить чай с солью, кофе с чесноком и с молебном совокупят панихиду.
Ворчаньем делу не поможешь. Вкус образовать надо помощью лучших образцов драматического искусства. И он будет вновь создавать эти образцы!
Сумароков сел писать трагедию, назначив ей цель — убить слезную драму.
Он взял историческую тему, однако приблизил ее к современности и написал о событиях всего полуторавековой давности — о правлении Димитрия Самозванца. Сумароков изучал исторические источники, например книгу «Синопсис», пользовался библиотекой профессора Миллера и с ним советовался, но собранными фактами распорядился на правах писателя. Он ввел вымышленных героев, по-новому представил характер князя Шуйского и дал ему в дочери Ксению, ставшую якобы предметом необузданной страсти Димитрия.
Трагедия эта — о неправильном царе, презревшем закон и погибшем от собственной гордыни.
Димитрий Самозванец в пьесе закоренелый злодей. Он понимает, насколько пагубно его правление народу, сознает себя деспотом, но упрямо движется навстречу гибели — хочет ввести в стране католическую веру и отдать народ в руки польских господ, которых уважительно называет «сынами отечества».
Для того чтобы жениться на Ксении Шуйской, Димитрий задумал отравить свою супругу, ни в чем не повинную женщину.
Перед царем должна быть истина бессловна.Не истина — царь, — я; закон — монарша власть,А предписание закона — царска страсть.
В сущности, Димитрий имеет смелость громко заявить о том, что давно уже стало характерной чертой русских самодержцев, было свойственно и царствующей императрице. Он отожествляет себя с государством и личные страсти считает необходимыми проявлениями государственной деятельности.
Сумароков осуждает Димитрия вовсе не за то, что тот, не принадлежа к царской фамилии, силою захватил русский трон, отстранив законных наследников. Он хорошо знает, что царь не только «помазанник божий». Символическое напутствий «вышней силы» остается лишь знаком ее доброго расположения к кандидату до тех пор, пока его не поддержат на земле реальные силы, — например, гвардия. Далее важно, чтобы монарх разумно управлял страной, не превращаясь в деспота. А если он соразмеряет свои страсти и заботится о процветании страны, его происхождение останется безразличным для народа.
Именно потому, что царь — это прежде всего человек, на котором лежит огромная ответственность за судьбы страны, он должен быть предельно честным и внимательным к людям всех званий, уметь повелевать своими страстями. Димитрий же Самозванец — тиран, презирающий добродетель, враг природы, и уничтожение его — общая и неотложная задача. Тиранам не место на престоле!
Восстание против Димитрия поднимает Шуйский. Движущей силой является народ. Он остается за сценой, но тем не менее и такое участие масс в дворцовых событиях произошло впервые на русской сцене, и сказал о нем именно Сумароков.
Кровавый злодей в царских одеждах не может вынести своего падения. «Ступай, душа, во ад и буди вечно пленна! — восклицает Димитрий, ударяя себя кинжалом в грудь. — Ах, если бы со мной погибла вся вселенна!»
Когда трагедия была готова и переписана, Сумароков отправил два экземпляра директору театра Елагину в Петербург.
Московская публика пусть любуется «Евгенией», слёзной драмой. Новую трагедию оценят в столице.
Глава XV
Черный год
Председатель
Он выбыл первый
Из круга нашего.
Пускай в молчаньи
Мы выпьем в честь его.
Молодой человек
Да будет так.
А. Пушкин1
Елагин поставил «Димитрия Самозванца» на императорском театре в феврале 1770 года. Заглавную роль исполнил знаменитый актер Иван Афанасьевич Дмитревский, Шуйского играл Гаврила Волков, Ксению — Татьяна Троепольская, Георгия — Иван Лапин. Спектакль был тщательно отделан — петербургские актеры любили Сумарокова и спустя десять лет после ухода его еще помнили первого директора российского театра.
Но публика приняла трагедию прохладно. Политические рассуждения в стихах выходили из моды. Слезная драма и комическая опера оттесняли на сцене классическую трагедию, скованную строгими литературными правилами.
Сумароков видел смену вкусов, но не понимал необратимости процесса и думал, что зрителей нужно образумить. Издавая «Димитрия Самозванца», он в предисловии выставил доводы против слезной комедии, пересказал иронически «Евгению» и напечатал письмо Вольтера, чье веское слово должно было подкрепить для читателей убеждения русского драматурга. Премьера трагедии прошла без автора. Лишь в половине февраля Сумароков приехал в Петербург, увидел спектакль, одобрил игру актеров и чинное поведение зрителей — они сидели тихо и орехов не грызли.
Все было очень прилично, однако связи между сценой и залой не возникало. Умные речи князя Галицкого не находили отклика, страстные обличения тиранства Димитрия звучали не так остро и злободневно, как задумывал автор. Играли вообще трагедию, русская жизнь слабо просвечивала сквозь тирады героев о неизбежной победе долга и чести над зверскими чувствами Самозванца.
Для Сумарокова постановка трагедии была только одним из поводов побывать в Петербурге. Он прибыл подтолкнуть продажу дома — операцию срочную по причине отчаянного безденежья. Жалованье, забранное за будущий год, утекало в уплату по долговым векселям, а расходы возрастали, и московские купцы требовали ежемесячных расчетов звонкой монетой.
Сумароков с дороги заехал в Аничков дворец, к Алексею Григорьевичу Разумовскому.
Граф болел. Он лежал под атласным одеялом на широкой кровати, осененной золотым балдахином, и слабо улыбнулся спутнику давних и — представлялось через тридцать лет — безоблачных дней.
— Здравствуй, господин генеральс-адъютант, — сказал он хриплым голосом и протянул тяжелую, большую руку. — Давненько не виделись. Рассказывай.
Стараясь не утомлять больного, Сумароков в двух словах описал свою московскую жизнь. Разумовский слушал как бы в забытьи. Долгая и, что понимал он, безнадежная болезнь сделала его сосредоточенным в себе. Сигналы внешнего мира принимались, но не удерживались меркнущим сознанием. Тем чаще рисовались в памяти картины давно прошедшей жизни. Больной перебирал их одну за другой.
Он оживился, когда заговорили о покойной императрице Елизавете, о лейб-компании, посмеялись пьяным выходкам гренадер. Сумароков рассказал о кознях, что строили братья Шуваловы против Разумовских, и о том, какие почести сулили ему, если отойдет он от графа Алексея Григорьевича, да не на таковского, мол, напали.
Петр III разогнал лейб-компанию. Старых гренадер, возводивших на престол Елизавету, оставалось семьдесят четыре. До штатной цифры — двести пятьдесят человек — лейб-компания была пополнена офицерами, переведенными из полевых и гвардейских полков. Тех, кто помоложе, царь определил служить в армию, а остальных отставил без пенсии. Лейб-компанцы в деревни свои не поехали, проживались в Петербурге, ожидая скорой перемены правления, и в том не ошиблись. Из первых пошли они за Екатериной, когда выступила та против мужа, и были щедро вознаграждены государыней.
Но старой лейб-компании, как надеялись бывшие гренадеры, императрица не восстановила. А как высочайшей особе невозможно жить без охраны, взамен учредила кавалергардский корпус — шестьдесят рядовых в обер-офицерских чинах. Шефом корпуса был назначен Григорий Орлов, поручиком — его брат Алексей.
Разумовский просил Сумарокова поселиться в Аничковом дворце и его навещать. Так и было сделано.
Московский гость выезжал в театр, виделся с Козицким, разузнал придворные новости, среди которых касалась его одна: государыня не изволила одобрить трагедию «Димитрий Самозванец». Страсти деспотичества, бушевавшие на театральном троне, были чересчур сильными и могли колебать уважение к монархам.
На другую мысль Сумарокова — о возможности признания государя, незаконно завладевшего престолом, если он справедлив и желает счастья подданным, — Екатерина внимания не обратила. Она уверила себя, что царствует по праву наследия, отчасти нарушив его порядок для благополучия россиян, и потому предпочитала не замечать даже самых скромных намеков на сомнительность происхождения своей короны.
