– У меня здесь какой-то бугор, причем он растет и болит. Иногда меня одолевает фантазия, и я говорю себе, что это мое разбитое сердце толкается в кожу. Но я уже видела похожие наросты и знаю, что они предвещают скорую смерть.
– Мне очень жаль, – прошептала Мод, понимая, насколько неуместно это звучит, но что еще ей оставалось? В душе она пожалела, что Хависа поверила ей свою тайну. Мод очень не хотелось принимать возложенный на нее груз.
– Ни к чему жалеть, но я буду рада, если ты помолишься о моей душе. Смерть, когда она придет, будет желанным освобождением… и у меня, по крайней мере, есть время приготовиться. Самое трудное – это ожидание. И эта ежедневная изматывающая боль.
– Но это же несправедливо! – выкрикнул таящийся в душе Мод непокорный ребенок. Глаза ее наполнились слезами безысходности и возмущения, и она одним движением смела фишки с доски.
Хависа встала, подошла к девушке и обняла ее.
– Если бы этот мир был устроен справедливо, – сказала она, – мой муж был бы сейчас жив, и сыновья находились бы здесь, а не скрывались в Бретани, и Уиттингтон был бы наш. – Она нежно погладила Мод по щеке и добавила: – Будь жизнь справедливой, я бы родила хоть одну дочку, и она была бы такая, как ты.
От ее слов Мод еще сильнее захотелось плакать. Больше всего ее злила собственная беспомощность. Она ничего не могла исправить – сколько бы раз ее стрелы ни попадали в центр мишени.
Глава 17
Поместье Хигфорд, Шропшир, лето 1200 года
Не успели Фульк с братьями спешиться во внутреннем дворе Хигфорда, как тетушка Эммелина тут же выбежала им навстречу. Она обвила шею старшего племянника руками, расцеловала его в обе щеки, а потом порывисто стиснула в объятиях:
– Вот ведь горе-то какое! – Затем подошла поочередно к каждому из братьев и точно так же поздоровалась с ними. – Сперва Хависа не разрешала отправить вам письмо. Считала, что, мол, пока вы в Бретани, вам не грозит опасность, но леди Уолтер сказала, что вы должны знать. Ваша матушка терпела до последнего… но, видишь как вышло, не застали вы ее в живых. Бедняжка умерла через неделю после того, как уехал гонец.
Фульк ошарашенно смотрел на тетушку. Лучи июльского солнца нещадно били в глаза. Почти весь день стояла страшная жара.
– А при чем тут леди Уолтер?
– Она приехала навестить вашу матушку, – пояснила Эммелина, – и осталась с Хависой до самого конца, храни ее Господь. Ее присутствие было для вашей матери большим утешением.
– Леди Уолтер сейчас здесь?
– Нет, уехала к отцу, но сказала, что возвращаться обратно на юг будет этой же дорогой.
Значит, Мод уехала.
Фульк почувствовал облегчение. По крайней мере, одной проблемой меньше. Ему и без того было очень тяжело.
– Мы сейчас были на могиле матери в Олбербери, – сказал он. – Осталось еще немало незаконченных дел, которые необходимо завершить, чтобы родители наши воистину упокоились с миром.
– Я знаю. – Тетушка взяла его за руку. – Но дела можно отложить, по крайней мере ненадолго. Так что снимайте-ка вы доспехи да идите в дом и подкрепитесь.
Фульк высвободился из ее объятий.
– Если вы пустите нас в дом, тетушка Эммелина, то нарушите закон и окажетесь виновны в пособничестве преследуемым по закону разбойникам, – предупредил он.
Эммелина выпрямилась во весь рост, и глаза ее оказались на уровне груди племянника.
– Да за такое оскорбление стоило бы выгнать вас за ворота Хигфорда! – заявила она. – И придет же такое в голову! Я, между прочим, урожденная Фицуорин, родная сестра вашего отца. Да плевать я хотела на все законы! Вы мои любимые племянники, и точка!
– Тогда спасибо. – Фульк нагнулся и поцеловал ее в щеку. – Мы вам очень признательны. Вот только…
Эммелина подняла брови:
– Что еще?
– Мой отряд. – Фульк указал на ворота. – Я велел своим людям остаться снаружи, на случай если вы не согласитесь их приютить. С тех пор как я в изгнании, к моей свите присоединились многие. Их там больше пятидесяти рыцарей, все на лошадях.
Тетушка Эммелина ошарашенно моргнула, но быстро пришла в себя.
– Разумеется, я приму всех, – сказала она и махнула рукой. – Двум смертям не бывать, а с таким войском нам ни один враг не страшен: никто не отважится осаждать Хигфорд.
– Мы не станем долго злоупотреблять вашим гостеприимством, обещаю. – Фульк дал Алену знак, чтобы тот звал людей. – Задержимся только на то время, пока спланируем кампанию.
– Значит, в Бретань вы не вернетесь? Я так понимаю, что убеждать вас оставаться там и жить в безопасности бесполезно?
– Абсолютно верно, – подтвердил он.
Бретань уже сыграла свою роль в этом деле. Там у Фулька было время хорошенько подумать и решить, доживать ли жизнь домашним рыцарем и наемником, слугой и нахлебником дальних родственников или же рискнуть, поставить все на карту и сражаться за свои земли.
– Я уже сделал выбор, тетушка, и если погибну на пути к цели, то быть по сему. По крайней мере, встречу смерть в хорошей компании.
В доме Эммелины Фульк Фицуорин и его отряд остались на ночь и следующий день, а когда вновь опустился вечер и воздух стал прохладным, мужчины облачились в кольчуги и пристегнули мечи.
– Уж не знаю, пожелать ли тебе счастливого пути или слезно просить тебя не уезжать, – сказала тетушка, когда Фульк вдел ногу в стремя и взлетел в седло.
Тени во дворе начали удлиняться, и участки серого наступали на залитые ярким солнцем золотые пространства.
– Лучше первое, – с невеселой улыбкой посоветовал Фульк. – Вы же знаете, что второе абсолютно бесполезно.
Он наклонился и принял из ее рук традиционный прощальный кубок вина, отпил глоток и передал Уильяму.
– Помни, Фульк, ворота Хигфорда всегда для вас открыты.
– Я знаю, тетушка, и очень вам благодарен.
– Не нужно меня благодарить, я уже говорила, – замахала руками Эммелина и промокнула глаза. – Возвращайтесь живыми и невредимыми – вот все, о чем я вас прошу.
– Постараемся. – И он улыбнулся, грустно и нежно одновременно.
Фульк развернул Огонька и направился к воротам. До Уиттингтона было добрых три часа езды, а если ехать окольными путями и тропами, укрываясь от чужих глаз, то и еще дольше. К тому времени как взойдет луна, Фульк хотел оказаться под прикрытием Бэббинвуда – ближайшего к Уиттингтону леса, который лорд Фицроджер превратил в охотничьи угодья. Вот только на этот раз дичь окажется двуногой, а предметом охоты станет сам охотник.
В сером свете раннего утра Гвин Фицморис[17] открыл глаза и некоторое время лежал, прислушиваясь к пению птиц и собираясь с мыслями. Рядом на тюфяке, распространяя тяжелый запах винного перегара, негромко похрапывала Альбруна, вдова лесника. Хотя ей уже перевалило за тридцать лет, она была еще очень хороша собой: высокая грудь, копна роскошных черных волос и пухлые алые губы. Да и брала Альбруна недорого, так что Гвин наведывался ко вдовушке по крайней мере пару раз в неделю. Его отца это веселило, а у брата вызывало презрительную насмешку – небось завидовал.
