что он делал?
Что-то такое, что было бы сложно объяснить.
Или не хотел афишировать само свое присутствие в лесу?
Тоже возможно.
– А тот испугался и убил Мишку. Потом сбросил со скалы. И обвалил ход. Там. Он пришел под землей и ушел под землей. Но… если ход обвалил, то этот ход был не единственным. – В отличие от Мишкиного. – Нам нужен план, – заключила Зима. – Шахт. Толковый. И чем новее, тем лучше. И еще с Сомовой поговорить. Вряд ли, конечно, но… вдруг что-то да знает?
– Идет. – Бекшеев понял, что дрожь почти отступила.
И да, сидеть так тепло. Наверное, даже лучше внизу, чем наверху. Только…
А если лаз засыплет?
Что тогда?
– Мне другое интересно, – Зима подавила зевок, – как он их сюда приводил?
– Кто и кого?
– Убийца. Женщин. Кровь ведь женская… Как?
Бекшеев развернул одеяло.
– Залезай. Вдвоем и вправду теплее. – На него посмотрели с сомнением. – А куртка твоя тоже промокла. Нам еще завтра возвращаться. И убийцу ловить.
– Зануда ты. – Но куртку Зима стянула. – Слушай… а тебя все это вообще не пугает?
– Что именно? Я, конечно, недолюбливаю замкнутые пространства, но не до такой степени, чтобы ударяться в панику.
– Я не про то. – Зима склонила голову. – Я ведь все еще не совсем… Многие пугаются. Почему-то. Мозгоправ объяснял, что это… как его… инстинктивное отвращение. Что-то там с пропорциями связанное. Черты лица меняются, пропорции тоже. Ну и люди узнают в нас нелюдей. Вот. И боятся.
– Я не заметил, – вынужден был признать Бекшеев. – Но я вообще невнимательный.
Наденьку это очень обижало. Она ведь старалась.
Сервируя ужины. Или обеды. Сочиняя их.
Подбирая столовый фарфор, который будет гармонировать со скатертью, а скатерть – подчеркнет красоту серебряных колец, тех, что для салфеток куплены. Прически. Платья. Макияж.
А он не замечал.
– Извини.
– За что? За то, что не шарахаешься? Одинцов… он вот долго привыкал. Это невозможно не заметить.
– Ну… – Бекшеев притянул поближе тварь, которая в теории тоже должна была внушать инстинктивный ужас, но как-то пообвыкся, что ли. – У меня мозговые функции нарушены. Может, поэтому.
– Может…
– А что до вопроса, то они все переписывались. Знаешь эти страницы брачных объявлений? Так вот, насколько я узнал, они все кому-то писали. Причем много. Получали письма тоже. И отправляли. И когда их приглашали на свидание, то у них и сомнений не возникало.
– Письма…
– Разные. Не только по имени. Как будто… разные люди писали. И имена тоже разные. Те, что удалось установить. Письма не всегда оставались. Иногда их забирали с собой. Чаще всего забирали. А те, что были, в них ничего интересного. Обычное… о любви, об одиночестве. Стихи. Чужие. Тоже разные. – И он замолчал, обдумывая. – Кулон. Из альбита. Подарок. Причем камень дикий, без клейма. И не обработан толком, так, шлифовка просто. Но по камню я и установил, откуда он родом. Там что-то с примесями. Они в каждом месторождении уникальны. Мне так и объяснили. Вот и приехал. Искать черную кошку в темной комнате.
– Газета, стало быть… брачных объявлений, – протянула Зима подбираясь.
– Но все одно не понятно. Ладно, можно заманить девушку в Лезинск. Там жителей за сто тысяч точно, поэтому если не искать, то никто и не запомнит. Но дальше? Если они прибывали на Дальний, то… как?
А ведь кроме Дальнего, куда девушки последовали бы за своим женихом, оставался лес. Темный, неуютный.
И подземелья.
И… можно, конечно, оглушить. Но дальше что? Далеко не все пропавшие субтильны, а с грузом далеко не уйдешь.
Только если…
Капля крови.
И запонка оторванная.
Ментальный подавитель. Одно к одному.
– Письма, – повторила Зима. – Долбаные письма… и объявления… Ник-Ник, сколько себя помню, ищет одинокую богатую вдову, готовую взять его на содержание… Читает газеты. Точнее, эти вот колонки. И письма… он пишет им письма.
Она закрыла глаза.
И выдохнула резко. А потом сказала:
– Спи. Утро вечера… завтра прижмем этого засранца.
Глава 29. Туз мечей
«На улице светит солнце, куда-то спешат люди, разговаривают, спорят, а я одиноко сижу у окна и смотрю на них. Не радует меня свет солнца, ничто не радует… Мне уже скоро 28 лет, проходит молодость, лучшие годы жизни. Боюсь, что скоро стану злой старой девой».
Из колонки брачных объявлений
Письма.
Ник-Ник… газеты его, которые он раскладывал на столе, при этом постоянно ворча, что стол этот опять изгваздали. И вообще, в участке бардак.
А жизнь дерьмо.
И дождь снаружи.
Гребаные стихи. Письма… папка его, которую видели все. Чернильница, единственная, пожалуй, дорогая вещь. Мы ее с Софкой подарили, нашли в том самом ненужном кабинете…
…Ник-Ник проходил по комнатам и оглядывался, не скрывая зависти.
– Богато устроились. – И в кабинет заглянул. – С телефоном своим. Ишь… много он тебе отвалил?
– Изрядно, – не стала врать я.
За прошедшее время Ник-Ник изменился мало, разве что веса набрал чутка. И больше не напоминал ожившего покойника.
– Ух ты… – Он дотянулся до письменного набора, состоявшего из серебряного подноса, на котором нашлось место большой чернильнице, малой походной, а еще хрустальной бутыли с чернилами и коробочке с перьями.
Тоже серебряными.
– Красота-а-а… – Его голос даже дрогнул, и впервые я почуяла, что это восхищение – искреннее.
Серебро украшали чеканные цветы и полированные вставки из янтаря.
И как-то в тот момент мне стало… тошно, что я сказала:
– Забирай.
– Чего? – Ник-Ник поспешно руку отдернул. – Не нуждаюсь в подачках.
– И не надо. Ты ж меня прикрыл недавно, когда Хромого брали… вот считай и… На кой она тебе?
– Письма писать буду. – Ник-Ник явно колебался. И желание обладать этой чудесной вещью боролось в нем с гордостью. – Бабе… найду какую, по объявлению… небось сейчас мужиков мало. А ты, Тьма, дура, что своего упустила.
– Не он это, – сказала я тихо. – Это не он…
Встрепенулся Бекшеев, придремавший было, зевнул. Вот правильно человек делает. И мне бы последовать примеру, а не маяться воспоминаниями.
– Почему?
– Потому, что это все… оно требует плана. Познакомиться. Задурить голову. Завлечь на остров… потом еще вот в лес. Если, конечно, сюда. Может, он их там, в Лезинске, и того… а потом в море. Море глубокое. Если хорошо притопить, то с концами будет. А тут просто по шахтам шарил. Искал клад. Может… Мишка камни сдавал, вот слушок и пошел.
– Мне он не показался приятным типом.
– Ник-Ник? Да завистливая ворчливая задница он! – Я пошевелилась и докинула кусок угля.
Печку бы. Но под землей и так теплеет. На Дальнем морозы гуляют поверху, а земля
