дома, – переодеться. Да и вообще… Потом к Нику зайду. Я… сама поговорю с ним, ладно?
– Если он убийца, то это может быть опасно.
– Я тоже убийца.
– У него подавитель.
– А у меня тварь. И да, на ищеек ментальные штучки почти не действуют. Так, отпугнуть могут, но и только.
Не послушает.
И надо потребовать. Запретить…
– Не стоит. – Зима оглянулась на кузов, где лежала тварь. – Мы справимся. А ты… ты попытайся связаться с берегом. Вдруг да телеграф все-таки работает. И с Сомовым поговори. Со мною он откровенничать не станет.
– Думаешь, со мной будет?
Вместо ответа Зима лишь плечами пожала.
– А ты попробуй. Вы с ним одного поля… ну и… он дочку в Петербург собирался отправить. А твоего влияния вполне хватит, чтобы поездка, скажем так, не слишком удалась.
– Предлагаешь угрожать тем, что испорчу ребенку жизнь? Это низко.
– Зато эффективно. И портить я не предлагаю. Только угрожать. Иди уже, а то матушка волнуется.
Матушка была у себя.
И вышла встречать. Оглядела с головы до ног. Вздохнула…
– Мне, конечно, хотелось, чтобы ты больше времени на свежем воздухе проводил, – сказала она, – но ты как-то слишком уж превратно все понял.
– Просто так получилось. – Настолько виноватым Бекшеев себя не ощущал…
Пожалуй, никогда не ощущал. Даже в тот раз, когда, сбежав из дому, вернулся незадолго до рассвета адски пьяным и жаждущим совершить какой-нибудь подвиг.
Например, цветы подарить.
С клумбы.
Тогда пострадали коллекционные матушкины розы, но сейчас вот…
– В лесу буря застала, – сказал он, оправдываясь. – Налетела. Пришлось пересидеть.
– Как самочувствие? – Она подошла и протянула руку.
А когда Бекшеев дал свою, пальцы сомкнулись вокруг запястья.
– Как ни странно, но вполне себе… горло вот першит слегка.
– Вижу. Легкая простуда, но в остальном… Знаешь, беру свои слова обратно. Свежий воздух тебе определенно на пользу.
– И все?
Она пальцы разжала.
– А чего ты еще хочешь?
– Не знаю… но как-то… – Он пощупал куртку. Мокрая. Но теплая. И пахнет дымом, еще лесом, грязью, пылью. – Ругать не станешь?
– Тебе лет-то сколько? Куда тебя ругать… Поздно уже. Да и у меня своих дел хватает. Ты представляешь, десять тысяч населения, а ни госпиталя, ни хотя бы фельдшерского пункта! То есть он числится на балансе, давеча мы с Сомовым имели по этому поводу преинтересную беседу, он все сетовал на нежелание специалистов ехать в эту глушь, но почему-то, когда я сказала, что хочу восстановить работу, не обрадовался. Но…
Голос матушки долетал откуда-то издалека.
А в доме пахло съестным.
– Кстати, обед или завтрак на кухне найдешь. Я тут наняла одну милую девочку, которая взялась готовить. Конечно, без изысков… Как погода?
– Одевайся теплее.
– Это я уже поняла… Так вот, я сперва посмотрю, что там с пунктом. Еще заявку составить надо на расходники. Бинты там, мази и прочее, чтобы с вечерним паромом передать. Но Сомов…
Бекшеев только головой покачал. Свежий воздух на Дальнем определенно обладал какими-то магическими свойствами. Давно уж он не видел матушку настолько… довольной жизнью?
Да, пожалуй.
И увлеченной.
Сомову оставалось посочувствовать, поскольку теперь она точно не отступится. И хорошо, если все обойдется этим самым фельдшерским пунктом.
– Кстати, я к Сомову намереваюсь заглянуть, – крикнул Бекшеев. – Сказать ему что?
– Что нужно, я уже сказала. Я потом к Яжинским.
– Зачем?
– За надобностью. – Она появилась вновь, на сей раз в легкой шубке, которая вряд ли могла защитить от здешних ветров.
И шляпка эта с вуалеткой совершенно несерьезная.
Куртка нужна. С капюшоном.
– Что? Слишком… вызывающе? Надо будет озаботиться гардеробом. И не смотри так. Там сугубо женское дело, которое к тебе отношения точно не имеет.
– Почему?
– Потому что сроки не совпадают! – рявкнула матушка, натягивая перчатки. – Иди уже ешь. И куда ты там еще собирался…
– Погоди, а Софья…
– Еще вчера к себе вернулась. Я предлагала остаться. Очень… своеобразная дама. Она отказалась. Ее Сапожников сопроводил. И да, она была совершенно уверена, что это безопасно.
Хорошо бы.
Если так, то… хорошо бы.
– Тогда ладно… только осторожней.
Матушка усмехнулась и протянула платок.
– Уж поверь. Меня уже научили быть осторожной.
Софья Сомова сидела с прямой спиной и строгим выражением лица. И смотреть она старалась не на Бекшеева, но на матушку, женщину, сам вид которой заставлял поежиться.
– Я совершеннейшим образом не понимаю, при чем здесь моя дочь, – снова повторил Сомов. – Какое отношение Софьюшка имеет… может иметь… – Он слегка сбился и махнул рукой. – Впрочем, если вам надо с нею говорить, то говорите.
И упал в кресло.
В доме Сомовых было светло и роскошно, причем роскошь эта отличалась той неброской сдержанностью, за которой видится рука опытная и умелая.
Позолота?
Умеренно.
Лепнина вот, сохранившаяся с давних времен. Узорчатый паркет. Ковер турецкий с бахромою. Столик на высокой ножке. Камин и коллекция фарфоровых балерин на полке.
Часы у стены в шкафу из темного дерева. Старинные с виду. И тикают громко. Маятник покачивается влево-вправо. И тиканье это – единственный звук, наполняющий комнату.
Спрашивать.
Надо.
Только о чем? Бекшеев вот понятия не имеет, как правильно разговаривать с девицами столь юными. И не желающими этой беседы, иначе Софья не отворачивалась бы к окну со страдающим видом. И губы не кусала от волнения.
– Вы знаете, Михаил очень любил вас, – тихо сказал он. – Поэтому и ввязался в… то…
– Помилуйте! – Анастасия Игнатьевна изобразила ужас.
И…
Изобразила.
Определенно. Актриса из нее никакая. А стало быть, новость – вовсе не новость.
– Это недопустимо…
– Замолчите. – Бекшеев поднялся. Кресло было мягким, удобным, но сидеть в нем почему-то не хотелось совершенно. – Так вот… я знаю, что вы собирались бежать…
– Невозможно!
– И понимаю ваши чувства…
– Да какие чувства! – Голос Анастасии Игнатьевны Сомовой заполнил комнату. – О чем вы говорите? Вы хотите намекнуть, что моя дочь…
– Вон! – рявкнул Бешкеев, вдруг поняв, что терпения не осталось.
– Что?
– У вас несколько вариантов, – он постарался справиться с гневом, – вы или садитесь и молчите до тех пор, пока я не разрешу вам говорить, или уходите и не мешаете.
– В моем собственном доме…
– Или мы продолжаем беседу не в вашем доме. А вы потом объясняете вашим подружкам, за какой такой надобностью вашу дочь приглашали на беседу в участок.
– Александр! – Подобный поворот госпожу Сомову явно не обрадовал. – Что он себе… как ты можешь позволить так с нами разговаривать!
– Хватит! – Софья вскочила. – Я… я больше не могу! И знала она! Она все прекрасно знала! Это она Мишу убила! Или папенька!
И ногой топнула.
К этакому повороту был не готов не только Бешкеев, но и сам
