стоит отряд в 500 человек под командой товарища Ховрина, демонстранты к Таврическому не проникнут.
— Все же поезжайте сейчас сами. Посмотрите всюду и немедленно сообщите. Товарищ Ленин беспокоится.
На автомобиле объезжаю караулы. К углу Литейного действительно подошла довольно внушительная демонстрация, требовала пропустить ее к Таврическому дворцу. Матросы не пропускали. Был момент, когда казалось, что демонстранты бросятся на матросский отряд. Было произведено несколько выстрелов в автомобиль. Взвод матросов дал залп в воздух. Толпа рассыпалась во все стороны. Но еще до позднего вечеря отдельные незначительные группы пытались пробраться к Таврическому. Доступ был твердо прегражден».
И здесь картина описывается так, что якобы первыми начали стрелять демонстранты, причем по какому-то мифическому автомобилю, ну а матросы дали залп в воздух. Храбрый человек был Павел Ефимович, а духа не хватило написать, что после залпа в воздух на земле остались лежать люди.
А вот картина демонстрации в изложении Бориса Соколова, члена Учредительного собрания, который много сил приложил, чтобы она состоялась:
«Десятки тысяч демонстрантов и просто любопытных непроходимой массой заполнили часть Невского и начало Литейного проспекта.
Но все попытки толпы пройти по Литейному проспекту были неудачны. Они разбивались о вооруженное сопротивление красных патрулей.
Громче и сильней раздавался рокот толпы.
Постепенно, минута за минутой рождался гнев народный.
Тот самый гнев, который разрушает троны, свергает правительства, создает новые формы.
Сильнее и громче раздавались возгласы:
— Долой большевиков!
— Долой советское правительство!
— Да здравствует Учредительное собрание!..
Раздались выстрелы. Недружные и немногочисленные. Испуганная взволнованная толпа побежала обратно, оставив на панели мостовой нескольких раненых и убитых…
— Долой… Большевиков… Бей… Да здра…
Где-то затрещал пулемет. Быть может, и не пулемет… Снова схлынула толпа».
Когда анализируешь события тех дней, то возникает несколько сложных вопросов. Выборы проводились после свержения непопулярного СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО правительства, возглавляемого социалистом-революционером Александром Керенским. Казалось бы, политика партии эсеров полностью провалилась, ни мира, ни земли за несколько месяцев правления она не дала. Однако на выборах, как ни странно, а победила эта партия, ее список собрал самое большое число голосов. И второе, почему демонстрация была мирной, ведь социалисты-революционеры никогда не колебались открывать огонь, они совершили тысячи покушений, убили многих высокопоставленных сановников царя, губернаторов, премьер-министра, не раз покушались на государя. Неужели в январе не оказалось у эсеров силы, никакой полк не стремился выступить против большевиков? Были полки, Семеновский и Преображенский, были боевые дружины. Но эсеры, не колебавшиеся при проведении индивидуального террора, не позволили своим боевикам, своим военным провести вооруженное выступление 5 января. Они страшились гражданской войны. ЦК партии категорически запретил подготовленное в деталях вооруженное выступление.
— Мы не должны пролить ни одной капли народной крови, — сказал вождь партии Чернов. Его избрали председателем Учредительного собрания, две трети которого составляли голоса правых эсеров, противников большевиков.
Ему, Чернову, лидеру партии эсеров, бессменному члену ее ЦК, редактору центрального органа «Революционная Россия», положив руку на плечо, приказал матрос Железняков: «Караул устал…»
Депутаты разошлись. Заготовленные свечи на случай, если погасят в зале свет, не понадобились.
Большевики перед началом заседания ввели в Таврический дворец под предлогом его охраны несколько сот матросов, они заняли места в зале, шумели, не давали говорить, шутили, беря председательствующего Чернова на «мушку».
«Владимир Ильич не выступал. Он сидел на ступеньках трибуны, насмешливо улыбался, шутил, что-то записывал, чувствовал себя каким-то никчемным на этом собрании. Чтобы скоротать время, принимался писать статью, начав ее словами: „Тяжелый, скучный и нудный день в изящных помещениях Таврического дворца, который и видом своим отличается от Смольного приблизительно так, как изящный, но мертвый буржуазный парламентаризм отличается от пролетарского, простого, во многом еще беспорядочного и недоделанного, но живого и жизненного советского аппарата“». Так вспоминала Крупская.
Ну а когда совсем стало скучно, написал записку-приказ: «Т. Железняку. Учредительное собрание не разгонять до окончания сегодняшнего заседания». И на словах прибавил: «Завтра с утра в Таврический никого не пускать».
И пошел надевать драповое пальто на вате с барашковым воротником. Сунул руку в карман и обнаружил пропажу. Украли браунинг. Не особенно огорчился, даже пошутил, утешая коменданта Урицкого, которого по пути на службу в тот же день ограбили:
«Ну, вот видите, с вас воры сегодня сняли на улице шубу, а ко мне сегодня вечером в Таврическом дворце воры залезли в шубу и украли револьвер. Вот видите, какая у нас круговая порука». Это эпизод в изложении Бонч-Бруевича. Крупская излагает другую версию: пропажу Ильич обнаружил, идя на заседание, предположив, что револьвер украл кто-то из охраны. Ну а позднее Дыбенко возвратил револьвер, охрана якобы отдала.
Такая была охрана, такой порядок в столице Советской России, что у комендантов снимали с плеч шубы, а у главы правительства очищали карманы пальто.
Матрос-партизан Железняк прославился как герой некогда популярной песни, начинающейся со слов: «В степи под Херсоном…» Вошла в историю сказанная им Чернову фраза: «Караул устал…» Но кроме него жил в те дни в Петрограде еще один Железняков, старший его брат. Он стал главарем банды матросов, жившей в здании казарм Гвардейского экипажа, где председателем комитета был Железняков-младший.
Явившийся однажды в Смольный матрос сообщил Бонч-Бруевичу, дойдя до его тайной 75-й комнаты, что братва пьянствует, захватывает на улицах офицеров, ездит с ними по квартирам их знакомых и вымогает выкуп. Каково же было удивление почтенного Владимира Дмитриевича, когда, прибыв в здание Гвардейского экипажа, он встретил в нем верного матроса.
Не так давно ухоженный экипаж превратился в грязный притон. По комнатам валялись пьяные матросы в обнимку с такими же пьяными проститутками. Повсюду разбросано было оружие: ящики с ручными гранатами, бомбы, ружья, ленты от пулеметов, бикфордовы шнуры, ящики с патронами, пулеметы, кучи патронов, револьверов. В одной из холодных комнат ждали своей участи трое офицеров.
Чтобы их вызволить, пришлось Бонч-Бруевичу обратиться к Ленину. Тот написал записку: «Оповестить матросов Гвардейского экипажа (с взятием с них подписки о том, что им объявлено), что они отвечают за жизнь арестованных офицеров, и что они, матросы, будут лишены продуктов, арестованы и преданы суду». Но пока Ильич писал записку, пока его команда дошла до матросов, Железняков-старший вывез офицеров на какой-то пустырь и расстрелял, Свидетели ему были не нужны. Часть матросов с Железняковым-старшим подалась на юг, где главарь погиб.
Погиб и Железняков-младший в степи под Херсоном.
Один от пули белой, другой от пули красной.
Нашлись пули и для вождя…
На казенной квартире в Смольном
Первую казенную квартиру, став главой правительства России, Ленин получил в Смольном институте, бывшем до революции институтом благородных девиц,
