раза в раз.
Мои доводы проносятся мимо его ушей, мои предположения, что Кшинскую отравили намеренно, тоже. Видит Бог, я пытаюсь быть деликатным и вежливым, но это светило медицины не оставляет мне выбора. Годы работы на Горского не прошли для меня даром, и спустя пятнадцать минут я все же выхожу из кабинета, держа под мышкой копию медицинской карты мелкой.
Арину я застаю на парковке возле машины. Она стоит под моросящим дождем и смотрит в пустоту. На ногах разодранные бахилы. На щеках прилипшие пряди мокрых волос. Потерянная. Разочарованная. Мрачная. Подхожу ближе, почти вплотную, но она не замечает меня. Не чувствует, что вымокла насквозь, а ее тело колотит мелкой дрожью.
— Арина, — бормочу сдавленно, освобождая ее лицо от непослушных волос. — Что случилось?
— Не твое дело, — ледяным шепотом выдыхает Кшинская, а затем опаляет меня презрительным взглядом. В нем столько боли и неприкрытой ненависти, что становится жутко. — В следующий раз, когда тебе приспичит в больницу по своим личным вопросам, пожалуйста, делай это в нерабочее время. Поехали! Мне осточертело тебя ждать!
В такт ударяющим по лобовому каплям дождя барабаню пальцами по рулю, но трогаться с места не спешу, глазами пожирая мелкую, что следит за извилистыми ручейками на стекле и упорно молчит.
Воздух в салоне накаляется с дикой скоростью, и я, если честно, не уверен отчего больше: работающего на всю мощность климат-контроля или напряжения, повисшего между мной и Риной.
— Давай поговорим, — не выдерживаю первым.
Я хотел не так, не здесь, не с таким настроением, но если снова промолчу, то точно потеряю Кшинскую.
— О чём? — отзывается мелкая, пальцами скользя по стеклу за проворными каплями дождя.
— О нас.
— Нет никаких нас, Лерой, — печально улыбается краешком губ.
— Давай сделаем так, чтобы были, — пожимаю плечами. — Что нам мешает?
Арина на мгновение отрывается от окна и бросает на меня удивлённый взгляд, словно я произнёс несусветную чушь.
— Арин, — хочу сказать, как много она для меня значит, но девчонка вновь разрывает зрительный контакт и, обхватив лицо руками, начинает реветь.
Затыкаюсь, совершенно не понимая, что происходит, а затем в одно мгновение пересаживаюсь назад и притягиваю глупышку к себе: смотреть на её слёзы выше моих сил. Утыкаюсь носом в макушку, вдыхая ставший таким родным аромат жасмина, приправленный свежестью дождя, и прижимаю всхлипывающее тело девчонки всё ближе. Так правильно! Именно так и должно быть!
Кшинская не вырывается, но чувствую, что начинает ещё сильнее плакать, касаясь мокрой щекой моей груди. Глажу её по голове, вплетаясь пальцами в мягкие, все ещё влажные волосы, и что-то бубню себе под нос, пытаясь успокоить мою девочку. Её боль я ощущаю физически, отчего и собственная крыша начинает неумолимо съезжать.
— Не плачь,— губами касаюсь её лба. — Что мне сделать, чтобы ты успокоилась?
На мгновение Арина замирает, а затем поднимает зарёванное лицо ко мне, и я пропадаю в бездонной пучине её глаз. Не помню, как подхватываю мелкую на руки и сажаю к себе на колени, как веду горячими ладонями по любимому лицу, собирая дорожки слёз, как раз за разом повторяю её имя, точно молитву. Я забываю обо всём, полностью растворяясь в её взгляде, который никак не могу понять: в нём больше нет любви, но и неприязни я не замечаю. Он совершенно пустой…
— Прости меня, — говорю тихо, но знаю, что Арина слышит. Шмыгает носом. А потом качает головой. Она не простит. Ей больно и до сих пор обидно за ту ночь, она уверена, что всё так же ничего для меня не значит. А мне хочется заменить эти её воспоминания другими, не терпится открыть своё сердце и сделать эту хрупкую девочку только своей.
Сейчас, когда Рина так близко, когда я чувствую каждый её вдох и ощущаю тепло рук, которыми мелкая упирается в мои плечи, я готов орать на весь мир, что люблю её. Только её. Но не успеваю.
— Поцелуешь меня? — с вызовом произносит Кшинская и придвигается ближе, соблазнительно елозя на моих коленях. Чувствую неладное в её взгляде и голосе, но желание, растущее во мне с дикой, необузданной силой, перевешивает.
Не успеваю сказать, что люблю, не даю себе возможности усомниться в происходящем. Я просто с разбегу бросаюсь в этот водоворот желанной страсти, с жадностью припадая к ее губам. Они солёные от слёз, но в то же время до безумия сладкие и отзывчивые. Теряюсь в своих ощущениях, отдаваясь мгновению на полную катушку, испытывая невиданную лёгкость и безразмерную любовь. Так бывает! Теперь знаю!
Наш поцелуй — сумасшедший. Поначалу нежный и неторопливый, с каждой секундой он становится всё более откровенным и настойчивым. Но чувствую, что этого мало! Я хочу большего! Я хочу её всю...
Неистово прижимаю Рину к себе всё ближе, рычу в исступлении, подобно оголодавшему зверю, и никак не могу насытиться! Мелкая путается пальчиками в моих волосах, гладит по лицу, сжимает плечи и льнёт ко мне всем своим телом. Это пытка! Сладостная, томительная, сумасшедшая!
Её толстовка летит ко всем чертям вместе с тонкой тканью ажурного топа, тогда как мои руки алчно начинают наслаждаться каждым сантиметром её бархатистой упругой кожи. Рина тает в моих руках, дрожит от переполняющих её эмоций, трётся об меня, словно дикая кошка, воспламеняя и без того пылкое желание. Такая нежная и чувственная, гибкая и податливая, она заставляет меня забыться. Нас обоих не беспокоит, что мы в машине, что та припаркована в центре города, пусть и внутри больничного двора, но всё же в общественном месте. Мы горим в нашей страсти, не замечая ничего вокруг.
Окна автомобиля давно запотели, салон беспрестанно наполняется томными стонами и громким прерывистым дыханием. Мы оба на грани. Ещё немного и я попросту не смогу остановиться, но и отпустить от себя свою девочку не решаюсь. Пальцами жадно провожу вдоль её спины, от тонких позвонков шеи устремляясь всё ниже. Арина выгибается, на мгновение откидывая голову назад, а я не могу налюбоваться ею: глаза прикрыты, волосы взлохмачены, щёки горят. На белоснежной коже
