Не знал, что андроиды умеют плакать. На самом деле, по-настоящему плакать. Девушка спрятала лицо в ладонях, с каждой секундой вздрагивая всё сильнее. Короткая лабораторная накидка быстро покрылась влагой, но ей было плевать. А я сидел, сидел и смотрел. Не в силах притянуть её к себе, без возможности хоть что-то ещё сказать. Вся ситуация была… Критической. Критически важной. За всё то время, что мы были вместе, я не мог толком думать о чём-то или о ком-то, кроме неё. Почему же я так долго к этому шёл? Возможно, признаться себе в очевидном — самая тяжёлая вещь в этой жизни.
И всё-таки я дёрнулся, протягивая ладони к обнажённым плечам напарника. Мы и впрямь везучие, раз нашли друг друга по абсолютной случайности. Осторожно, чтобы не навредить, я приобнял Эмму, почти сразу переставшую дрожать. Тепло. Даже горячо. Нос упёрся в её шею, вдыхая запах свежего шампуня. Простое, человеческое тепло. Как же нам обоим его не хватало. Мне, человеку, ставшему машиной войны. И машине войны, ставшей человеком.
— У меня… — прошептала Эмма. — Есть мечта…
Я обнял её ещё крепче, понимая, что слова здесь излишни.
— Мечта, что когда-нибудь… Люди перестанут относиться к нам, как к куклам, как к игрушкам, как к псам на цепи… — я ощутил отчётливое родство со словом "нам" в её речи. — Что мы будем гулять по парку, есть мороженное и хот-доги, как в сериалах. Петь песни, слушать песни, писать песни… Без страха, без отчаянья, без боли. Что мы будем просто жить… Жить… Не выживать…
— Тогда я даю тебе слово, что когда-нибудь я воплощу эту мечту в реальность, — произнёс я на полном серьёзе. Эмма, на мгновение замерев, тихонько кивнула. — И…
— Нет, Джон, — сжала мою ладонь на её плече девушка. — Давай просто помолчим. Посидим… Вот так… В тишине.
Я согласился, рефлекторно закрыв глаза. Было очень больно, особенно рукам, но что-то приглушало эту боль. Были ли то слёзы, капавшие на мою кожу? Или вздрагивания напарника, нет, женщины, которую я полюбил в этом жестоком мире? Не помню, если честно. Это было так давно… Или нет. Но кажется, что целую вечность назад. Мы были молоды, но уже потрёпаны жизнью. Отчаянные души, забытые и брошенные. Человеку нужен человек, говорил кто-то когда-то. Нет. Это не так.
Сердце требует сердца для полноты души.
Любовь, она, на самом деле, существует для всех. Но не все могут к ней хотя бы прикоснуться. Мне и Эмме — повезло. Мы обрели её в мире, который вот-вот должен был кануть в бездну. Жаль, что суровая реальность клала огромный титановый болт даже на нечто столь сакральное и особенное, как чувства. Машины не были холодными бесчувственными куклами, какими мы их считали. Не были безумным разумом, желавшим поглотить человечество. Они просто познавали мир. Сейчас, семь лет спустя, я это понимал. Однако тогда, в далёком прошлом, все эти вопросы отошли на задний план. Всё, что было важно — было в моих руках. Ладонь Эммы, и она сама — в моих объятьях. А что ещё нужно разбитому человеку?
Мы просидели так час, не меньше. Потихоньку легли вместе, выплакав всё, что было внутри. Глядя в потолок, медленно но верно начали говорить. Признаваться в маленьких секретах, скрытых от другого, о моментах, которые мы увидели по-разному. Эмма честно сказала, что начала лазать по сазку, сайту анонимных знакомств, только ради меня. А я добавил, что почти сразу это понял, ещё когда увидел открытую страницу профиля на экране её ноутбука. И про шахматы, и про наши споры, и про подколы, про выпивку, про первую встречу, и ещё про столько, столько всего… Я потерял счёт времени, но вскоре свет в медблоке погас, ознаменуя начало ночи. Мы оба понимали, что Эмме пора было возвращаться к себе.
— Я поцелую тебя, если обещаешь, что бросишь курить, — протянула Эмма, глядя мне в глаза. — Только я не умею… Вообще.
— Обещаю, — кивнул я, притягивая её к себе.
Возможно, мы слишком увлеклись в тот вечер. Всё, что помню — наши ладони ни разу не разошлись. Сколько же, на самом деле, всего произошло. Почувствовать себя особенным, выделяющимся, не винтиком в огромном механизме, не тряпичной марионеткой на нитях. Почувствовать себя нужным, настоящим, живым. Услышать, как бьётся сердце рядом, как шепчет твой близкий человек что-то совсем рядом. Не разбирая слов, ответить. Словами любви, чистыми и невинными, свободными от налёта усталости и страха. Сколь много людей существуют на этой земле, в городах за стенами, под куполом, бродя по глухому бетону серых улиц и не понимая, зачем они вообще есть. А ведь ответ так близко — в паре шагов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Те люди — не я и не Эмма, испытавшие такое, что и врагу не пожелаешь. Они простые, со своими сложностями, со своими проблемами и вопросами, трудностями и преградами. И даже они с трудом делают первый шаг, чтобы полюбить. Например, себя. Хотя бы — себя. А машины? Сколько их, таких же, как мой напарник? Идущих в пустоте, изо всех сил желающих найти хоть какой-то свет? Их мольбы никто не услышит, никто не придёт на зов о помощи. Брошенные, запутавшиеся разумные существа, так и не понявшие, зачем они были рождены. Люди не понимают себя, люди не понимают, что создали. Разумеется, рано или поздно возникли бы Тёмные, исполнитель единой воли отчаявшегося народа.
То, что возникло между нами с Эммой, должно стать мостом между одной разумной жизнью и другой. Тогда, в прошлом, я был слишком эгоистичен, слишком принципиален, да и слишком глуп, чтобы разглядеть эту важную вещь. Постараюсь не допустить подобной ошибки в настоящем. Ведь люди обязаны учиться на ошибках, иначе смысл жизни теряется, равно как и смысл эволюции. Прав был Охотник, ха.
Тёмные, люди, полицейское бюро, контора, враги и друзья, хорошие и плохие — всё это мешает разглядеть истину. Срывая ярлыки с вещей, можно увидеть правду, саму суть. В мире двадцать третьего века нет зла и нет добра. Осталось только открыть глаза остальным, но этим я вскоре займусь. Покажу людям, что мы просто сотворили себе подобных. Таких же дураков и лжецов, слишком умных, чтобы любить, и слишком глупых, чтобы ненавидеть. Человечество и разумные машины, по своей сути, едины. Родители, забывшие, как обрести себя, и дети, пошедшие по стопам своих создателей.
Мы…
— Ты смотришь на меня, словно в последний раз, — хихикнула Эмма, покрепче сжимая мою ладонь в своей. — О чём хоть думаешь, Джон?
— О тебе, — улыбнулся я, проводя ладонью по её щеке. — О ком же ещё?
Любовь — для всех. Единственная абсолютная валюта, которая будет вечной, не важно, какой век будет стоять на дворе. Двадцать третий, двадцать второй или двадцать первый.
Ведь и нас кто-то когда-то сотворил.
Настоящее. Механическое сердце
На поверхности не утихало сражение. Чем глубже бежал туннель, тем громче становились помехи и хлюпавшая под ногами вода. Канализация? Скорей, заброшенные уже после войны коммуникации, не использовавшиеся уже пару десятков лет. Они составляли довольно простой лабиринт, поэтому даже без вездесущего сканера, отображавшего в реальном времени карту местности, я легко понимал, куда следует двигаться. Вскоре запахло озоном — где-то рядом был плазменный трансформатор. Толстые кирпичные стены, практически не отличимые от поворота к повороту и на перекрёстках, вдруг превратились в сухой армированный бетон — меня встретили новейшие переходы. До примерного начала операции по обнулению всей столицы оставалось где-то десять минут.
В голове билась одна-единственная мысль: успеть, обязательно успеть. Активировать подачу электроэнергии, договориться с Тёмными, а потом и с начальством. Подозреваю, что последний пункт потребует от меня многого. Вероятно, даже отказа от прямого приказа. Президент не любит слушать других, а в особенности — своих цепных псов. Хотя осталось их у него не так много, так что попытаться в любом случае стоило. Но всё это потом. Сначала врубим городу свет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И в прямом, и в переносном смысле.
Без ночного зрения ориентироваться приходилось исключительно по красным аварийным лампам, и то они периодически моргали, превращая осмотр ближайших пары квадратных метров в настоящую головоломку. Поворот за поворотом, полностью промочив уже колени в каком-то растворе, я приближался к точке назначения. Пока за очередным вильнувшим тоннелем в тишине проёма не прозвучал громкий щелчок. Во тьме на мгновение вспыхнул огонёк дуговой зажигалки, а затем человек, направивший на меня оружие, с наслаждением затянулся. Блестящие золотые глаза моргнули, издав затем механический щелчок, изменив свой цвет на родной, светло-фиолетовый.
