Как часто встреча издателя с писателем бывает печальной! Издатель горько вздыхает, ссылаясь на времена, дороговизну бумаги и книжный рынок. Когда писатель, стремясь его ободрить, намекнет, что все эти беды побеждает разумная политика и своевременная реклама, он вздохнет еще раз и скажет, что расхваливать авторов в печати не только накладно, но и бесполезно, а вот… как бы это назвать… реклама слухов действительно приносит плоды.
Сейчас ничего этого не было. Отис ничуть не считал, что времена чем-то плохи. Напротив, он ими восхищался, равно как и книжным рынком. Что до бумаги, он, судя по тону, был за нее спокоен.
Лично он, сообщил он, верит в рекламу. Когда он находит настоящего автора — например, вас, мисс Гульд, — для него нет пределов. Статейка — здесь, заметка — там. Дорого? Ничего, окупится. Девиз его, сообщил он, приближаясь к единственной фразе, которую привез из Парижа, кроме «О 1а 1а!» — «L'audace, l'audace et toujours l'audace».[75]
После таких слов молодая писательница непременно ощутит, что попала на розовое облако; ощутила и Гермиона. Ощущение это усилилось, когда Отис сказал, что со следующих трех книг будет платить ей 20 %, если же разойдется более трех тысяч экземпляров — то и 25. Даже аденоиды не приглушат таких слов.
Возможно, доверившись Биллу Окшоту, читатель неверно представляет себе, какое место в литературе заняла Гермиона Восток. У Попгуда с Грули она издала три книги, и разошлись они так: первая — 1104 экз., вторая — 1608. Третья, по выражению Попгуда, шла туго, хотя оптимист Грули надеялся продать тысячи две.
Но даже если вы с ним согласны, вы не скажете, что такие цифры вознаграждают за тяжкий труд. Гермиона же полагала, что причина — не в качестве книг, а в недостатке рекламы. Однажды она завела об этом речь, и Попгуд заметил, что расхваливать авторов в печати — накладно и бесплодно. Плоды приносят… как бы это назвать?
— Реклама слухов? — подсказал Грули.
— Она самая, — согласился его собрат, благодарно глядя на мастера слова.
Поэтому мы не удивимся, что Гермиона опьянялась вином прельстительных слов, и даже глава издательства «Радость жизни» казался ей довольно красивым. Но вдруг после долгих похвал, он произнес:
— Однако…
И помолчал; а Гермиона, спускаясь с облака, посмотрела на него. Когда тебе предлагают 20 %, а дальше — 25, такие слова неуместны.
— Однако? — повторила она.
Отис снял, протер и надел роговые очки (нос его к этому времени стал темно-малиновым). Кроме того, он потрогал прыщ и погладил бакенбарды.
— Понимаете, — начал он, — не все у меня так гладко. Может быть, денег не будет. Я разорюсь.
— Что!
— Да. На меня подают в суд. Адвокат говорит, что убытки — огромны.
— Вы можете выиграть.
— Если дойдет до суда, не могу. Просто не знаю, что и делать. Этот Босток…
— БОСТОК?
— Сэр Эйлмер Восток. Он был губернатором одной африканской колонии, написал мемуары, отдал мне…
— Нет! В «Задор».
— Мы переменили название. Теперь оно как-то острее. Но вы-то откуда об этом знаете? Удивительно, как расходятся слухи… Ну, если знаете, объяснять не буду. Восток мстит мне, он — недобрый человек. Поверьте, судебная тяжба меня разорит.
— Ах, так! — сказала Гермиона.
Лорд Икенхем, глядя на ее фото, решил, что она может испепелить взглядом, — и не ошибся. Простое «Ах, так!» звучало зловеще, как «Хо!» у констебля Поттера.
Мы упоминали в нашей летописи о волке, который не нашел в санях русского крестьянина, и тигре, который не получил к завтраку неимущего индуса. Что их чувства перед чувствами молодой писательницы, которая узнала, что ее отец пытается разорить сказочно-прекрасного главу издательства «Радость жизни»!
Гермиона встала. Лицо ее было мрачным и решительным.
— Не беспокойтесь, мистер Поттер, — сказала она. — Дело до суда не дойдет.
— Что?..
— Я не сказала вам, что Гвиннет Гульд — мой псевдоним. Я — Гермиона Восток, дочь сэра Эйлмера.
— Дочь? — проговорил ошеломленный Отис. — Это поразительно! Это удивительно! Это невероятно!
— С отцом я поговорю. Сейчас же поеду к ним.
— Может быть, и мне поехать, на всякий случай?
— Что ж, я вас подвезу. Пока мы беседуем, посидите в кабачке. Если вы готовы, идемте. Машина — у входа.
Подъезжая к Гилфорду, Гермиона ощутила, что мысль, которая тыкалась в ее сознание, словно пьяный жилец, когда он не может попасть ключом в скважину, туда вошла. Она глотнула воздуха.
— Простите? — сказал Отис, вздыхавший все время, ибо ее манера водить машину была для него внове.
— Ничего, — отвечала Гермиона. — Так, вспомнила. Вспомнила она, что кроткая леди Восток сидит уже три часа в лондонской квартире, намереваясь поговорить про Реджинальда. Легкий укол совести погасила мысль об удобных креслах и новых журналах. Гермиона нажала на акселератор, и Отис, закрыв глаза, препоручил свою душу Богу.
Глава одиннадцатая
1Послеполуденное солнце, освещавшее сквозь сплошное окно бывшую спальню Мартышки, осветило тем самым и его бывшую невесту, прерывая ее недолгий сон. Она встала, зевнула и потянулась.
Окно выходило на балкон. В летний день приятно посидеть на балконе, но если ты хотя бы немного известен полиции, этого делать не следует. Пришлось стоять за гардиной, глядя оттуда на зелено-золотой мир.
Насмотревшись на кусок дорожки и часть цветущего куста, Салли собралась сесть в шезлонг, когда увидела высокого, изысканного человека с небольшим чемоданом. Он скрылся, а через секунду-другую на балкон что-то шмякнулось.
Сердце у нее подпрыгнуло. Со свойственным ей умом она поняла, что это — платье. У пятого графа бывали приступы легкомыслия, но он не стал бы бросать чемоданы просто так. Осторожно, на четвереньках, Салли подкралась к бесценному дару и схватила его.
Белое платье и алый жакет леди Икенхем она надела с той быстротой, какую проявит всякая девушка, располагавшая какое-то время только цветастым халатом. Лорд Икенхем вошел, когда она смотрелась в зеркало.
— Все в порядке? — осведомился он. — Неплохой бросок, а? Заметь, я с давних пор ничего не швырял вверх, но если продаешь газированную воду, рука не ослабеет. Хороший жакет. Элегантный.
Салли его поцеловала.
— Спасибо, дядя Фред, — сказала она. — Вы просто ангел. А вас никто не видел?
— Никто. Хозяйка уехала в Лондон, Балбес — в деревне, продает кому-то корову, если я не спутал.
— Почему же сейчас не поставить? — удивилась Салли.
— Неужели ты думаешь, что мне не пришло это в голову? Я сразу устремился в музей и обнаружил, что Балбес его запер, а ключ увез. Как я говорил Мартышке, есть в Балбесе какая-то грубость души. Но не волнуйся. Вскоре я все устрою самым лучшим образом.
— О, если бы!
— Салли! Неужели и ты мне не доверяешь?
— Доверяю, доверяю! Дядя, миленький, забудьте эти глупые слова!
— Я их уже забыл. Да, ты прелестна в этом платье. Видение, иначе не скажешь. Не удивляюсь, что Мартышка тебя любит.
— Любил.
— Любит, и сильнее, чем прежде. Вчера он так и вылупился. Видела ты креветку в брачный сезон? Вылитый Мартышка. А напоследок он мне сказал: «Как она хороша!». Это — любовь.
— Если я ему понравилась в таком халате…
— Любовь, ты уж мне поверь. Он тебя боготворит. Обожает. Умрет за розу из твоих волос. А ты как?
— Я-то не меняюсь.
— Любишь его?
— Обожаю.
— Похвально, хотя и странно. Я и сам его люблю. Собственно, кроме жены, тебя и собаки я никого так не люблю, как Мартышку. А вот обожать — не обожаю. С чего бы?
— Очень просто. Он — ягненок.
— Ты его так видишь?
— Конечно. Мягкий, беленький ягненок, которого хочется погладить.
— Может, ты и права. Я плохо разбираюсь в ягнятах. А вот что ты его любишь, это хорошо. Скоро понадобится. На мой взгляд, этому браку не бывать.
— Что-что, а сладость и свет вы распространять умеете!
— Стараюсь, как могу.
— Поговорите еще! Почему вы так думаете?
— Ну, скажи, зачем Гермионе выходить за Мартышку?
— Наверное, тоже любит ягнят.
— Ерунда. Я видел только фото, но знаю, что ей нужен большой, надежный муж охотничье-рыболовного типа. Они с Биллом Окшотом созданы друг для друга. Но он слишком робок, так нельзя. Надо мне с ним поговорить. Пойду-ка поищу.
— Не ходите! Поговорим о Мартышке. Он измучился, смотреть больно. Сидел и стонал.
— А не пел?
— Скорее, нет. Он закрыл лицо руками.
— Да, поет он иначе. Закинет голову, испускает ноты пол углом в 45 градусов. Очень неприятно, особенно если это — «О, Долорес, королева дальних морей!». Итак, он стонал. Почему?
— Не хочет толкать полисмена в пруд.
