— Не хочет толкать полисмена в пруд.
— Не хочет? Даже ради божественной Элзи?
— Да.
— Что же ему дорого, он сам? — опечалился лорд Икенхем. — Ах, Салли, мужчины уже не те. Где Галахады? Помню, дева в беде только знак подаст — и я бегу, хлопая ушами. Ничего не поделаешь, долг чести! Мы обязаны Элзи Бин. Не понимаю, чего он волнуется. Пруд — рядом, под рукой.
Салли посмотрела на графа так, как редко смотрела сама Жанна д'Арк.
— Где именно? — спросила она.
— Прямо у ворот. Элзи Бин сообщила мне, что Поттер часто стоит там, плюет и, будем надеяться, думает о ней. Что может быть приятней, чем толкнуть его в эти минуты? Ради прекрасной Элзи я бы толкнул двадцать констеблей.
— У Мартышки — тонкая, ранимая душа.
— А у меня? В Нью-Йорке все удивлялись. Что там разговаривать! По донесениям, Поттер приезжает именно в это время. Где Мартышка?
— Не знаю.
— Пойду, поищу.
— Минуточку, — сказала Салли, обретая сходство еще и с Иаилью, женой Хеверовой.[76]
— В чем дело? Беспокоишься за своего Мартышку?
— Да.
— Сказано тебе, это легко и приятно.
— Не для него. Он — ягненок.
— Почему ягненок не может толкнуть полисмена?
— Не может, и все. Тут нужна женщина.
— Господи, Салли! Ты не соби…
— Собираюсь. Все решено. Давно не творила добра. До свидания, дядя Фред.
Салли юркнула на балкон и, судя по звуку, перелезла на трубу. Выглянув из двери, граф увидел, как она исчезает. Он вздохнул — безрассудная юность исторгала из него такие вздохи — и вернулся в комнату, а оттуда направился в холл, где Билл Окшот балансировал палкой, держа ее на кончике носа.
2Молодой хозяин Эшендена занимался эквилибристикой не из легкомыслия; как многие в этом доме, он пытался отвлечь разум от печальных предметов. Что все обстоит именно так, доказывала его глубокая серьезность. Мало кто глубоко серьезен, когда балансирует палкой, но ему это удавалось.
Увидев графа, он немного оживился. Ему хотелось посоветоваться с верным человеком, но случая не было.
— Вот здорово! — сказал он. — Это вы.
Лорд Икенхем на время отложил беспокойство о Салли.
— Слова «вот здорово», — заметил он, — выбраны очень удачно. Я тоже хотел вас видеть.
— А я — вас. Мне надо с вами посоветоваться.
— Что ж, выйдет дуэт. Я бы вас переговорил, но вы хозяин, уступаю вам трибуну. Просим.
Билл собрался с мыслями.
— Значит, так, — начал он. — Повез я тетю на станцию, ей нужно в Лондон. Сам я не выспался, молчу, смотрю на дорогу…
Лорд Икенхем его перебил:
— Прочитаю в вашей биографии, глава «На станцию с тетей». Переходите к главному.
— Молчу, а она говорит: «Алкоголик».
— За что ж она вас?
— Не меня. Мартышку.
— Вот как? Ну, знаете!
— Говорит: «Алкоголик». А я говорю: «Что?». А она говорит: «Алкоголик». А я говорю: «Кто?». А она говорит: «Реджинальд».
Лорд Икенхем его похвалил.
— Да, это мастерство. У вас редкий слог, Билл Окшот. Вы, часом, не Синклер Льюис? Нет? Значит, кто-то другой. Итак, ваша тетя говорила: «Алкоголик», пока не вышли на Мартышку. Она не сообщила, на чем основаны эти обвинения?
— Как же! Он пил виски в гостиной.
— Я бы не волновался. Лучшие люди пьют в гостиных, скажем — я.
— Вы пьете днем, а он — ночью. Я его застал в час, тетя с дядей — в полтретьего. Полтора часа! Прикинем еще полчасика до меня, получится два. Когда они ушли, он остался. После завтрака лыка не вязал.
— Нельзя напиться за завтраком.
— Именно! Напился он ночью и еще не прочухался, когда это случилось.
— Что вы имеете в виду?
— Тетя меня ждала. Дядя Эйлмер… нехорошо отозвался о ее шляпе, она пошла надеть другую, а в комнате кто-то шуршит. Открыла дверь — никого, открыла шкаф — там Мартышка.
— Не туфля и не розовый шарф?
— Нет. Он ей улыбнулся и сказал, что ему нужна помада. Ясное дело, напился. Разве трезвый подумает, что тетя Эмили мажется? Так вот, я не знаю, предупредить ли Гермиону. Нельзя, чтобы она вышла замуж за пьяницу.
— Может огорчиться? Но вы ошиблись, Билл Окшот, Мартышка пьет очень мало. Сейчас он страдает.
— Почему?
— Он всегда страдает, когда мы вместе. Это трудно объяснить.
— Значит, не говорить Гермионе?
— Я подумаю. А вот о другом, — лорд Икенхем строго посмотрел на Билла, — с ней поговорить надо.
— А?
— О том, что вы ее любите.
— О!
— Боритесь со своей склонностью к междометиям. Любите или нет?
Билл Окшот обрел приятный густо-малиновый оттенок.
— Люблю, чего там, — отвечал он, — но сказать не могу.
— Почему?
— Нельзя. Она выходит за Мартышку.
— Что вы, можно! Вспомните Лохинвара.[77] Вспомнили?
— Еще бы! Декламировал в детстве.
— Представляю восторг публики! Мне лучше удавалась «Шхуна «Геспер»». А насчет Мартышки не беспокойтесь, он любит другую. Помните, я говорил, что ему бы лучше жениться на одной моей знакомой? Когда-то к этому шло, но они поссорились. Так вот, ожидается рецидив, симптомы верные. Насколько я понял, мисс Восток в Лондоне. Поезжайте туда и вы.
— Ым…
— Что значит «Ым»?
Билл снова принялся копать ногой пол, производя тот самый звук, какой производят волны, биясь о каменистый берег.
— Трудно…
— Что, объясниться в любви? Ерунда!
— Я девять лет пытался. Не могу. Лорд Икенхем подумал.
— Кажется, — сказал он, — я понял, в чем дело. Вы сперва размышляете, а тут нужен порыв. Р-раз — и готово! Подошел. Поразил. Словом — быстрота и натиск.
— Да? — без особого пыла откликнулся Билл Окшот, и граф его снова понял.
— Вы нервничаете, — заметил он, кладя ему руку на плечо. — Когда я увидел фотографию, меня поразила та величавая неприступность, которая отпугивала пастухов от наиболее строгих богинь. Таких красавиц в мое время называли царственными. Что ж, тем более нужен натиск. Этих красавиц нужно подчинять.
— Мартышка не подчиняет!
— Конечно. Он — ягненок, у них другие методы.
— А я не ягненок?
— Ну, что вы! Вы велики для этого, сильны, багровы, можете съесть за обедом целый пирог. Мартышка берет хрупкостью и лепетом, а вы — только натиском. Вам придется вести себя, как вели герои романов, популярных в мое время. Ходят в бриджах, с хлыстом — на всякий пожарный случай, мало ли что. Как же ее звали? А, вот! Этель М. Делл.[78] Ведите себя, как герои Этель М. Делл. Купите, изучите.
— Я не буду бить Гермиону никаким хлыстом, — твердо сказал Билл.
— А зря, помогло бы.
— Нет и нет
— Что же, дело ваше. Тогда схватите ее за обе руки.
— Ну, что вы!
— Как бы она ни отбивалась, прижмите к груди и покройте лицо поцелуями. Говорить не надо. Разве что «Ты — моя!» или что-нибудь в этом духе. В общем, обдумайте, Билл Окшот. Метод верный. Провалов не было. Однако, мне пора. Пойду, найду Мартышку. Вы не знаете, где он?
— Полчаса назад ходил по корту.
— Опустив голову?
— Да, кажется.
— Так я и думал. Бедный он, бедный!.. Ничего, у меня хорошая новость. Пока! Да, кстати, — лорд Икенхем опять появился, словно Чеширский кот, — за руки хватайте крепко. Можно немного встряхнуть.
Он снова исчез, и Билл услышал, как, направляясь к корту, он поет любовную песню времен своей молодости.
3Застенчивый, робкий человек, который год за годом копает землю ногой и таращит глаза в присутствии своей дамы, ощутит после таких бесед точно то же, что ощутил бы, прыгнув в ледяную воду. Сперва он потрясен и ничего не видит, потом — приходит в экстаз.
Когда наставник его ушел, Билл довольно долго стоял в оцепенении. От самой мысли о таких действиях хребет у него извивался, как змея в серпентарии. Примерно это чувствовал он в школе, съев на пари шесть эскимо подряд.
Вдруг, к его большому удивлению, страх сменился восторгом. Он понял и оценил всю прелесть нового метода. Особенно понравилось ему, что объяснение сводится к чисто физическим действиям. Их он не боялся. Действовать руками он умел.
Пленила его и простота. Никаких изысков, никаких сложностей. Он решил проверить, все ли помнит.
Схватить за руки?
Легко.
Встряхнуть?
Чепуха!
Прижать и осыпать?
О чем разговор!
Сказать: «Ты — моя!»…
Тут он задумался. Ему казалось, что лорд Икенхем, блистательный режиссер, не слишком силен в диалоге. Все ж как-то глупо. Лучше попыхтеть. Да, именно. Хватаем, трясем, прижимаем, осыпаем, пыхтим. Замечательно!
Гонимый напряженной мыслью, он ходил по холлу, склонив голову, загибая палец за пальцем. Когда вдохновение подсказало ему, что хорошо бы попыхтеть, он услышал глухой удар, а потом жалобный рев.
