евреев, хотя и в полемической форме, с их антиподами в Восточной Европе. Первое сообщение об учении и образе жизни хасидов сделал Соломон Маймон, который в своей автобиографии рассказал об этом по личным наблюдениям во время своего пребывания при дворе «великого магида» Бера из Межирича[56].
Хасидская масса по-своему реагировала и на тревоги Наполеоновских войн. Война задела Галицию в 1809 г., когда от этой австрийской провинции была оторвана Краковская область и временно присоединена к Герцогству Варшавскому, эфемерному созданию Наполеона. В этот момент, по хасидскому преданию, между галицийскими цадиками произошло «политическое» разногласие: рабби Мендель из Рыманова молился за успех Наполеона, а Нафтали из Ропчица — за австрийского императора. Первый объяснял свою небесную политику тем, что Наполеон давал евреям свободу жительства и торговли в завоеванных им странах и нагонял страх на врагов Израиля; р. Нафтали же возражал, что Наполеон заставил евреев (через парижский Синедрион) изменить законы веры и везде сеет свое французское безверие, гибельное и для еврейского народа. В 1814 году одержала победу политика ропчицкого цадика: Наполеон пал.
Из Галиции хасидизм начал проникать в Венгрию, но здесь ортодоксальным раввинам удалось локализовать духовную «эпидемию». В Богемии же и Моравии хасидская секта совсем не пустила корней: обе эти провинции входили уже тогда в фарватер германско-еврейской культуры и не могли поддаваться мистическому гипнозу хасидского миросозерцания. Здесь сохранились только небольшие остатки старых мистиков, или, точнее, мистификаторов, из секты франкистов. Во время пребывания Якова Франка в Моравии, ему здесь и в Богемии удалось обратить в свою «религию Эдома» некоторых запоздалых саббатианцев. Новые адепты, по-видимому, не принимали крещения, подобно польским своим единомышленникам, но, вероятно, рассчитывали извлечь пользу из создания смешанной иудео-христианской секты для того, чтобы войти в состав христианского общества. Главари их жили в Праге и в годы пребывания Франка в Оффенбахе (1788—1791) ездили туда на поклон; после смерти Франка они посещали «двор» его дочери Евы. Некоторые отправляли туда своих сыновей, стоявших на очереди исполнения воинекой повинности, для того чтобы укрыть их там от неприятной службы в австрийской армии. Так в 1799—1801 гг. в Оффенбахе приютилась группа молодых людей из Праги, которая, однако, успела присмотреться к шарлатанским приемам наследников Якова Франка и впоследствии разоблачила их.
ГЛАВА V. ЕВРЕЙСКАЯ ПОЛЬША ВО ВРЕМЯ ПОСЛЕДНИХ РАЗДЕЛОВ
§ 40. Еврейский вопрос в литературе Четырехлетнего сейма (1789—1790)
Первый год французской революции был первым годом польской реформы. В Париже Генеральные штаты, под напором освободительного движения, превратились из сословного парламента в бессословное Национальное собрание; в Варшаве реформаторский сейм, названный Четырехлетним, или Великим, оставался еще парламентом двух высших сословий: шляхты и духовенства, но и на нем лежала печать французских идей XVIII века. В двери сейма стучалось третье сословие — мещанство, требовавшее равноправия, и одною из главных реформ сейма было уравнение мещан со шляхтою в гражданских, хотя и не в политических, правах. Еще два больших вопроса внутренней жизни требовали внимания законодателей-реформаторов: вопросы крестьянский и еврейский[57]. Первый обсуждался, но не мог быть разрешен дворянским парламентом иначе, как в интересах рабовладельцев-помещиков. Еврейский же вопрос только промелькнул в шумных собраниях Четырехлетнего сейма и, как черный призрак, был отогнан в дальний угол палаты, в особую «депутацию» или комиссию, где и застрял, не дождавшись разрешения. Нельзя, впрочем, всецело приписать этот результат консерватизму обновителей Польши; была еще причина, мешавшая радикальным реформам: над Польшей висел обнаженный меч России, которая не желала внутреннего обновления страны, предназначенной после первого раздела на второе и третье блюдо за трапезой «великих держав». Сейм боролся против тяжелой опеки России, осуществлявшейся ее резидентом в Варшаве, и готовил страну к неизбежной войне с могущественным соседом. «Сеймующим сословиям» приходилось больше думать о реорганизации армии и усилении военного фонда, чем о внутренних реформах.
За стенами сейма бушевала общественная волна. Рядом с законодательным собранием стал литературный парламент — знаменитая политическая «литература Четырехлетнего сейма», в которой отражались либеральные течения эпохи. «Кузница Коллонтая», эта публицистическая лаборатория либералов, во главе которых стоял подканцлер Гуго Коллонтай, наводняла страну брошюрами и летучими листками, касавшимися всех вопросов переустройства Речи Посполитой. Десяток брошюр был посвящен еврейскому вопросу. Полемика по поводу проектов «еврейской реформы» велась здесь с большою страстностью, заменяя парламентские прения.
Толчок к литературной полемике по еврейскому вопросу дала брошюра, опубликованная сеймовым депутатом от Пинска Бутримовичем, главным борцом за обновление еврейства в Польше. То была перепечатка известной брошюры «Безыменного обывателя» (выше, § 4). Издавая вновь эту брошюру в 1789 г., Бутримович дал ей новое заглавие («Способ преобразования польских евреев в полезных для страны обывателей») и приложил к ней свой проект реформы. Автор проекта исходит из принципа, что в нынешнем состоянии евреи «вредны для государства» не по природе, а вследствие особого воспитания и склада жизни, а потому их необходимо политически и духовно перевоспитать, прежде чем приобщить к союзу граждан. Реформа заключалась в обычных требованиях эпохи просвещенного абсолютизма: поощрение земледелия и ремесла, устранение от сельской аренды и питейного промысла, преследование лиц, не имеющих определенных занятий, как бродяг, с отдачею их на принудительные общественные работы; борьба с еврейской обособленностью путем сокращения кагальной автономии и обязательного обучения детей польскому языку и т. п. Бутримович не считает, однако, возможным привлечь евреев к отбыванию воинской повинности натурою, пока новое воспитание не превратит их в польских патриотов, готовых служить отечеству по внутренней потребности.
Но даже этот проект, основанный на системе опеки и принудительной ассимиляции, казался слишком либеральным большинству польского общества. В одном из польских прогрессивных журналов появились «Размышления по поводу проектируемой Бутримовичем еврейской реформы» (декабрь 1789). Автор «Размышлений», признавая элемент «здравой политики» в проекте Бутримовича, упрекает, однако, составителя в том, что «вследствие ревностной заботы о сохранении прав человека он потворствует порокам евреев». Анонимный журналист требует полного упразднения кагалов и оставления за еврейскими общинами только синагогальной автономии, затем считает нужным ограничить лавочную торговлю евреев в городах, дабы вытеснением из торговли толкать их больше к ремеслу и земледелию. Некоторые публицисты отзывались о евреях с резкостью, граничащею с юдофобией. Демократически настроенный ксендз, знаменитый Сташиц, автор «Предостережений для Польши», называет евреев «летнею и зимнею саранчою для края» и говорит, что только в среде, где покровительствуют праздности, могла приютиться эта «толпа тунеядцев», забывая, что эти «тунеядцы» создали торговлю в патриархальной стране дворян и крепостных, прежде чем там образовалось свое, польское мещанство. Большинство же обличителей еврейства сходилось в
