том, что недостатки этой нации можно исправить путем преобразования ее быта сверху. Старый исторический народ, веками самоуправлявшийся, представлялся каким-то сбродом, быт которого можно переделать по произволу: для этого надо только заменить еврейский язык польским, сначала в публичных актах, а потом и в частной жизни, на место народной школы поставить государственную, на место кагала магистрат, на место торговли ремесло и земледелие. Прожектеры расходятся только в степенях радикальности и принудительности «реформы»: одни совершенно уничтожают общинную автономию, другие только ограничивают ее определенными функциями и отдают кагал под надзор правительства; одни предлагают стричь евреями бороды и пейсы, жечь Талмуд и сократить число еврейских праздников; другие довольствуются запрещением традиционной одежды, закрытием еврейских типографий и «поощрением перевода еврейских религиозных книг на польский язык». Нормировка еврейских браков по австро-прусскому образцу (женитьба с дозволения властей, по представлении доказательств материальной обеспеченности и общеобразовательного ценза) нравится всем прожектерам. Некоторые публицисты впутывали в еврейский вопрос и вопрос о «неофитах», т. е. о выкрестах из секты франкистов, которые вошли в состав польского общества, но там чувствовали себя чужими и стояли изолированно между христианами и евреями. Авторы разделяли презрение польского общества к двуличным неофитам, которые сохраняли свои сектантские наклонности, ездили на поклон к Франку за границу или посылали ему деньги.
Среди польских голосов, призывавших к реформе еврейства извне, послышались (впервые в польской политической литературе) и еврейские голоса. Прежде всего на брошюру Бутримовича откликнулся представитель ортодоксии, холмский раввин Герш Иозефович, в книжке на польском языке «Мысли о плане превращения польских евреев в полезных граждан». Воздавая должное благожелательству Бутримовича, раввин выражает свое изумление по поводу того, что даже просвещенные люди огульно осуждают еврейство и ставят проступки отдельных лиц в вину всему народу, который имеет немало добродетелей и приносит пользу стране. Автор решительно протестует против предполагаемого упразднения кагалов и вмешательства в духовные дела евреев, вообще против проектов ассимиляции, которая «приведет к окончательной гибели еврейства». Правоверный раввин не хочет уступить даже в вопросе о перемене одежды, замечая не без иронии, что коль скоро евреев относят к разряду дурных людей, то ведь лучше оставить за ними традиционную одежду, которая дает возможность отличать их от добродетельных христиан.
Планам преобразований сверху выразил свое сочувствие еврейский финансовый агент правительства, или «королевский фактор», Абрам Гиршович, причислявший себя к просвещенным. В записке, поданной им королю Станиславу-Августу, Гиршович поддерживает предложения польских реформаторов и прибавляет к ним свои собственные: необходимо привлечь евреев к ремеслу и земледелию (последнее «в пустынных степях Украины»), запретить ранние браки и роскошь в одежде, так как страсть к нарядам (разумеется, женеким) разоряет многие семейства. Раввинов, по мнению Гиршовича, следует назначать только для больших городов, а не для местечек, ибо в владельческих местечках раввины покупают свои должности у помещиков и потом разоряют поборами свою паству. В кагалах порядок должен быть установлен правительством, ибо сами евреи, вследствие своих разногласий, «не могут установить для себя разумные правила». В проекте выражена полная готовность покориться воле власть имущих в деле «искоренения предрассудков и ложных понятий заблуждающегося народа» ...
От имени еврейского простонародья была адресована сейму записка того Виленского трибуна Шимона Вольфовича, который за свою борьбу против кагальной олигархии был заключен в тюрьму виленским воеводой Радзивиллом (выше, § 4). В 1790 г. появилась на польском языке книжка этого борца под именем «Узник в Несвиже к заседающим в сейме сословным чинам о необходимости еврейской реформы». Вражда к кагальным деспотам заставила Шимона апеллировать к сейму в следующих горьких словах: «Евреи в Польше составляют отдельный народ, status in statu. Виною этому пренебрежение, с которым к ним относятся местные власти, а также упорство евреев в стремлении не подчиняться никакой иной власти, кроме своей собственной». Обособленность еврейского народа держится на двух устоях: на религии и на особом гражданском состоянии («цивильность»), в форме особой общинной администрации и раввинского суда. Религию трогать нельзя, ибо веротерпимость обязательна в свободном государстве, но отдельную «цивильность» нужно отнять у евреев. Нужно уничтожить кагалы и отдельный еврейский суд, подчинить еврейские общины общим административно-судебным органам, и тогда все пойдет хорошо. Наивный автор уверен, что польская власть лучше справится с еврейскими делами, чем избранная самими евреями.
В то время в Польше нашелся только один действительно образованный еврей, который осмелился предложить решение еврейского вопроса в духе истинного просвещения. То был уроженец Подолии Мендель Сатановер, или Мендель Левин (1750—1823). Свою юность он провел среди хасидов на родине Бешта, но знакомство с философией Маймонида и других рационалистов внушило ему отвращение к мистицизму. В 1780 г. он отправился в Берлин для лечения от глазной болезни и тут нашел окончательное исцеление от духовной болезни своей домашней среды. Он вступил в кружок Мендельсона, встречался с Соломоном Маймоном и другими новаторами, изучал математику и естественные науки и готовился к роли пионера просвещения в Польше. Вернувшись на родину, Мендель Левин попал в качестве домашнего учителя в дом князя Адама Чарторыйского, одного из крупнейших вождей либеральной Польши. При содействии князя он в 1789 г. составил проект еврейской реформы, изданный анонимно на французском языке под заглавием «План реформы, имеющей целью просвещать еврейскую нацию в Польше и исправить ее нравы»[58]. Исходя из мысли, что нельзя совершить ни политическую, ни культурную реформу в еврейском народе без соответствующих реформ в его религии, автор указывает на одно главное препятствие, с которым нужно бороться: распространение мистического движения в форме хасидизма, возникшего в Польше одновременно с просветительным движением на Западе. Левин видел в родной Подолии беспримерный рост хасидизма, который за несколько десятилетий завоевал большинство в еврейских общинах; он видел рост культа цадиков-чудотворцев, которым народная масса елепо подчинялась, и понял, что в этой среде никакая реформа невозможна без коренного ее перевоспитания. Для молодежи нужны, по его мнению, общеобразовательные школы с преподаванием на государственном языке, но в них нужно преподавать и еврейское знание, в особенности библейскую литературу. Против хасидизма можно бороться в литературе путем обличения его лжеучения и осмеяния его дикого суеверия, но против «шарлатанства талисманов и чудесных исцелений» нужно действовать, как против всякого публичного обмана. Необходимо реорганизовать раввинат путем создания поста главного раввина для всей Польши, которому подчиняются местные раввины; эти духовные власти должны сноситься с Эдукационной комиссией, польским министерством просвещения, по всем делам, касающимся воспитания еврейского юношества. Правительство же должно со своей стороны делать все возможное для облегчения материального положения еврейских масс; этим оно усилит среди них любовь к родине и уважение к государственному закону.
