будет в порядке. И у меня не будет проблем с полицией.
Мама снова начинает плакать. Я внезапно вспоминаю, что все еще держу «Магнум».
— А можно есть мороженое в телефонных будках? — спрашиваю.
Мама наполовину плачет, наполовину смеется и смахивает слезы со щек.
— Да, но лучше мы выйдем на улицу, вернемся за угол в то тихое место.
Пытаюсь открыть дверцу телефонной будки, но она очень тяжелая. Мама протискивается мимо меня и толкает ее попой. Идем туда, где были раньше, и я вглядываюсь в кусты через дорогу, не притаились ли там полицейские.
Разворачиваю «Магнум». Он немного подтаял, но, если я съем его быстро, думаю, все будет хорошо. Однако вкус не такой приятный, как я помню. Раньше мороженое на вкус напоминало отпуск. А теперь слезы, крик и плохое самочувствие. Ищу мусорное ведро, но его нет, поэтому я кладу палочку в карман брюк.
— А теперь мы идем домой? — спрашиваю маму.
Она качает головой и снова прикусывает губу.
— Я не знаю, Финн, — признается мама, садясь на маленькую стенку на обочине дороги и кладя голову на руки. — Я так напортачила и теперь не знаю, что делать дальше.
— Я не хочу, чтобы нас нашла полиция, — говорю я. — Не хочу, чтобы меня арестовывали.
— Тебя не арестуют, — заверяет она. — Они просто хотят знать, что ты в безопасности.
— Так почему бы нам не пойти в полицейский участок и не показаться им?
Мама вздыхает и берет меня за руку.
— Потому что сейчас они думают, что я увезла тебя, не сказав папе. Что мы сбежали навсегда. А это значит, что у меня могут быть большие проблемы, если я просто к ним приду.
— Я не хочу, чтобы ты села в тюрьму, — говорю я, глядя себе под ноги.
— Не сяду, — обещает мама, снова обнимая меня. — Но именно поэтому нам нужно дождаться, когда папа скажет полиции, что все это — просто большое недоразумение.
— И мы сегодня еще ночуем в лагере?
— Пока не знаю. Но мы не можем оставаться там. Смотритель или кто-то, кто нас видел, возможно, слышал новости. Нам нужно отправиться туда, где нет людей, пока мы не узнаем, что все уладилось и можно безопасно ехать домой.
— Настоящее укрытие?
— Что-то вроде того. Вернемся в лагерь. Быстренько соберемся и постараемся где-нибудь спрятаться.
Я киваю, чувствуя, что живот снова болит. Надеюсь, если нас поймают, меня не вырвет в полицейской машине, иначе мама никогда больше не позволит мне есть мороженое.
До. 14. Каз
Наступает утро понедельника, и я понимаю, что чертова Тереза Мэй в одном была права — не существует волшебного денежного дерева.
По крайней мере, оно не растет у нашей двери.
Проглатываю на завтрак два крекера, но к полудню у меня так сильно урчит в животе, что я беспокоюсь, как бы Терри не заметил, когда я приду к нему. А я не хочу, чтобы он вдобавок ко всему беспокоился обо мне. Кроме того, единственное, что мешает мне нормально поесть, — моя чертова гордость, поэтому нужно просто ее проглотить. Не я первая, не я последняя. В наши дни у всех есть такие знакомые. Керри из соседней квартиры ходит туда каждую неделю. Я увидела, как она возвращалась домой с полной сумкой «Маркс и Спенсер», и спросила, как, черт возьми, Керри может позволить себе там закупаться. Именно тогда она рассказала мне, что получает еду в пищевом банке.
Когда я подхожу к старому общественному центру, где находится благотворительная организация, снаружи стоит небольшая очередь. Как будто это самый популярный объект в городе. Через несколько лет их построят по три штуки в каждом городе, и дети не смогут вспомнить, как было раньше. До пищевых банков и вейп-магазинов.
Только подходя к двери, я задаюсь вопросом, не нужно ли мне было принести какие-либо документы, удостоверяющие личность.
Доказательства, что я действительно бедствую, что-то кроме урчания в животе.
Прохожу через парадную дверь в холл. Я приезжала сюда однажды на чью-то свадьбу, когда мне было чуть больше двадцати. Одна из девочек из моего класса тогда выходила замуж, как и все они потом вышли, кроме меня.
Однако Терри тут не понравилось: слишком шумно для него, поэтому через полчаса мы уехали. Таких эпизодов было немало. В конце концов я перестала беспокоиться. А люди перестали меня звать.
— Здравствуйте, милая, вы уже тут бывали? — спрашивает меня пожилая женщина.
— Нет. Вам нужно какое-нибудь удостоверение личности?
— Только ваше имя и адрес, — отвечает она, протягивая блокнот. — Чтобы мы могли отслеживать, кто здесь был.
Я киваю и записываю свои данные на листке бумаги, а сама так и слышу, как Терри твердит не сообщать им наш адрес, потому что они передадут его в МИ5.
— Хорошо, пройдите туда и увидите Ширли, она в синих брюках и разберется с вами.
Делаю, как велено. Подозреваю, что Ширли ходит в церковь; она излучает уверенность и очевидное желание помочь вкупе с легким запахом старых сборников гимнов.
— Здравствуйте, что мы можем предложить вам сегодня? — говорит она так, будто я в ресторан пришла.
— Гм, да самое основное, пожалуйста. Я не бывала тут раньше, поэтому не знаю, что есть.
— Тогда давайте начнем с завтрака, — предлагает она, доставая из коробки сумку-переноску супермаркета. — У нас есть кукурузные хлопья, хлопья «Витабикс» и каша.
«Витабикс» еще и в биоразлагаемой упаковке; словно те, кто его пожертвовал, думали, что на меньшее мы не согласны. Да я бы сейчас чертову собачью еду проглотила, только поставь ее передо мной.
— Кукурузные хлопья подойдут, спасибо, — говорю я, зная, что они будут лучше всего сочетаться с холодным молоком, и получится как можно реже включать плиту. Ширли добавляет немного молока длительного хранения и коробку пакетиков чая. От кофе я отказываюсь и иду за Ширли к следующим полкам, где много разных пакетов, кастрюль и банок. Я прошу фасоль, суп и лапшу: все, что можно приготовить, не ставя в духовку. Замечаю
