а ноги подняты и лежат на двух пушистых подушках. Моя юбка задралась выше колен, из-под нее выглядывают безразмерные бабушкины панталоны в горошек.
Марк сидит возле меня, держа руками за талию. Он не заметил, что я проснулась. Я чувствую, как при каждом вдохе вздымается его грудь. Он наклоняется ко мне и нежно целует меня в лоб. Мне так отчаянно хочется, чтобы его губы двинулись ниже и дотронулись до моих. Какого черта? Я так злюсь на себя, что меня начинает трясти. Почему я даю слабину? Почему я наслаждаюсь его запахом и получаю удовольствие, изучая контуры его лица? Меня все еще чертовски влечет к мужу, и это бесит.
Я ерзаю под ним, и он замирает. Как будто смущен тем, что я застукала его за проявлением чувств. Я приподнимаюсь, сажусь и откидываюсь на подушки. Марк встает, смотрит на меня, а затем снова садится. Он проделывает это несколько раз, прежде чем решает остаться в сидячем положении.
– Отлично выглядишь, – говорит он, ковыряя заусеницу.
Я улыбаюсь, вспоминая, как он жутко волновался на нашем первом свидании и чуть не отодрал ноготь на большом пальце.
– Спасибо, ты тоже хорошо выглядишь. Должно быть, Николь о тебе заботится.
Я не специально веду себя стервозно. Это искренний комплимент. Николь, очевидно, хорошо на него влияет. Он не такой худой, как я помню, и не такой бледный. Но выглядит он так, будто постарел на десять лет.
– Все по тебе скучают, – шепчет Марк.
Я теряю бдительность и расслабляю напряженные плечи. Мне нужно было это услышать. Я тоже по ним скучаю.
– Они меня не забыли? – спрашиваю я, моля о том, чтобы меня разубедили.
– Конечно, нет. Они бы ни за что тебя не забыли. Думаю, им просто хочется, чтобы ты вернулась домой. Нам всем этого хочется.
Мои плечи снова напрягаются, сковывая шею. Мне хочется верить ему, ужасно хочется. У меня дрожит нижняя губа, а нос морщится, ведь на лице отражаются все чувства.
– Я думала, ты хочешь от меня избавиться.
– Нет. Это ты решила, что я хочу от тебя избавиться. И ты не хуже меня знаешь, что если ты что-то вбила себе в голову, нет смысла с тобой спорить.
Я закатываю глаза. Он прав.
– Ты видела фото? – спрашивает Марк, стараясь говорить непринужденно, но позорно проваливая эту миссию. Дрожь губ не спрячешь ни за какой улыбкой.
Я копаюсь в кармане, но нахожу там лишь бумажный платок и несколько монет по десять центов.
– Его нет, – дрожу я мелкой дрожью.
– Ничего страшного, – отмахивается Марк. – Не переживай из-за этого.
Мои глаза наполняются слезами, которые стекают по щекам, а все тело вздымается. Это не скупые слезинки, кото-рые я в последнее время так часто проливаю. И не обильные слезы, которые я проливала, когда Найджел увез Сэма в полицейский участок, и не слезы, стекающие тонкой струйкой, когда я думаю о том, как сильно скучаю по детям. Это совершенно иные, реальные слезы. Их невозможно удержать, они обжигают лицо и застилают глаза. Они все текут и текут, как будто из меня вытекают часы, дни и даже недели усталости.
– Все в порядке, все в порядке, – шепчет Марк, нежно поглаживая меня по спине.
– Нет, не в порядке, – всхлипываю я, вытирая нос рукавом. – Совершенно, совершенно не в порядке. Ты считаешь меня сумасшедшей, да?
Марк опускает голову и не произносит ни слова.
– Я не виню тебя в этом, – признаюсь я. – Я тоже считаю себя сумасшедшей.
Пальцы Марка проскальзывают мне под подбородок и слегка наклоняют мою голову, чтобы я посмотрела ему в глаза. Его яркие голубые глаза потускнели, а под глазами, словно тяжелые мешки, пролегли темные круги. Я понимаю: случилось нечто столь ужасное, что смыло их обычное сияние, и оно может уже никогда не вернуться.
– Можно кое-что спросить у тебя? – наконец произношу я, и мой плач превращается в надрывные рыдания.
– Разумеется, – улыбается он. – Ты всегда можешь спрашивать меня о чем угодно.
Я втягиваю воздух сквозь зубы и выпускаю его с приглушенным свистом:
– Ты правда пытался меня убить?
Я не пытаюсь скрыть напряженность вопроса цветистыми фразами. Мой тон не звучит печально или так, будто я извиняюсь. Но я не обвиняю его ни в чем. Это всего лишь пять слов, вместе складывающихся в до боли серьезный вопрос. И тем не менее они застревают у меня в глотке, как осколки разбитого стекла. Я понимаю, что сумасшедшие злодеи со склонностью к убийству обычно не признаются всем подряд в своих неудавшихся преступлениях. Но я просто обязана спросить. В душе я знаю, что поверю в то, что ответит мне Марк.
– Нет, Лаура. Я никогда не пытался тебя убить.
Я снова откидываюсь на мягкие подушки и дышу. Мне всерьез приходится заставлять себя вдыхать воздух и выдыхать его обратно, иначе я просто перестану это делать. Теперь можно спросить о детях. Марк знает, что я хорошая мать. Даже если он меня больше не любит и хочет быть с Николь, он не станет запрещать мне видеться с детьми. У меня все еще болит сердце оттого, что отношения между мной и Марком уже никогда не будут прежними, но люди расстаются. Такое случается. И все же мы можем оставаться хорошими родителями. Марк берет меня за руку, и я не отдергиваю ее. Я опускаю потяжелевшие веки.
– Ты останешься, пока я не усну? – шепчу я.
Марк сжимает мою руку.
– Конечно.
Позже, когда мы уже долго лежим наедине в тишине, Марк отпускает мою руку, но я не шевелюсь.
– Лаура? Лаура, ты спишь? – тихонько спрашивает Марк.
Я издаю стон, но чувствую себя слишком усталой, чтобы складывать звуки в слова.
– Мне пришлось заставить тебя думать, что ты в опасности, – шепчет Марк. – Это был единственный способ.
Я не шевелюсь и даже не дышу. Марк, должно быть, решил, что я сплю, иначе он бы ни за что не признался в чем-то столь ужасном. О боже!
Глава тридцатая
На следующий день мы вышли из дома. Ветер кусает меня за уши, когда я стою у ворот большого жилого комплекса. Мы более часа ехали на поезде, чтобы добраться до тихого района на окраине, и еще двенадцать минут шли в условиях, напоминающих арктические, чтобы оказаться у большой пугающей башни.
Всю поездку Марк говорил как возбужденный ребенок, болтающий о своем списке подарков на Рождество. Я мало говорю. Я не могу перестать думать о его странных откровениях прошлой ночью. Я не
