понимаю, почему он так старался запутать меня. Мне отчаянно хочется допросить его на предмет таких бесчувственных действий, но я не могу найти комфортный для себя способ сделать это. Одно то, что я нахожусь с ним наедине, достаточное испытание для моих расшатанных нервов. Но в то же время мне не хочется оставаться в апартаментах с Адамом и Найджелом. Я поглядываю на часы, считая минуты до того момента, как Эйву выпишут из больницы.
Марк продолжает быстро чесать языком, пребывая в неведении относительно того, что меня терзают серьезные сомнения относительно его искренности. Он пичкает меня короткими историями и байками о нашей, как он клянется, жизни в Нью-Йорке.
– Ты просто всего этого не помнишь, Лаура, – говорит он.
Чушь собачья.
Марк сопровождает все, что мы видим и слышим по пути, воодушевленным:
– Ты это помнишь?
Я довожу себя до изнеможения, пытаясь поскрести по сусекам своего мозга и найти воспоминания об облупившейся краске на полосатой двери небольшой пекарни или о блюде дня в ирландском баре. Я просто не знаю, пытаюсь ли вспомнить то, что действительно случилось, или то, что Марк хочет, чтобы я думала, что случилось. Время от времени в голове мелькают какие-то проблески, и Марк впадает в восторг: он в прямом смысле начинает подпрыгивать от радости. Но почти всегда я понимаю, что просто видела что-то похожее в Дублине и всего лишь припомнила это.
Марк берет меня за руку, но даже несмотря на то, что мне хочется ее отдернуть, я этого не делаю. Он ведет меня вверх по короткой лестнице к тонким вращающимся дверям.
Я инстинктивно вздрагиваю.
– Пойдем, – настаивает он и тянет меня вперед.
– Нам туда нельзя, – с запинкой произношу я.
– Разумеется, можно, – говорит он, держа в руках маленький серебряный ключик.
– От чего он?
– Тебе придется войти внутрь, чтобы это выяснить.
Я волочу ноги следом за Марком, держась так близко к нему, что случайно наступаю ему на пятки. Повесив голову, я готовлюсь к тому, что охрана выведет меня под белы рученьки обратно на улицу.
Марк проносится мимо большой стеклянной стойки администрации, находящейся в углу огромного холла с идеально отполированной фарфоровой плиткой и элегантными мраморными колоннами.
Девушка за стойкой бросает на нас взгляд, машет рукой и больше не обращает внимания. Кроссворд, лежащий перед ней, похоже, куда важнее, чем наше незаконное вторжение. Не успев ничего сообразить, я обнаруживаю, что мы стоим в лифте, поднимающемся на шестой этаж. Боже, это очень высоко, думаю я, снова начиная волноваться из-за преступных наклонностей мужа.
– Вот мы и на месте, – объявляет Марк, когда мы выходим из лифта и оказываемся в длинном коридоре с дверьми трех разных цветов, расположенными в стене на одинаковом расстоянии друг от друга. На нас смотрят красная, зеленая и синяя двери, и я без колебаний шагаю к красной двери и жду, что Марк последует за мной.
Я смотрю на золотистый номер, висящий на двери, морщу нос и качаю головой.
– Номер двадцать один М, – размышляю я вслух.
Лениво поднимаю руку и поворачиваю букву М на девяносто градусов.
– Ага, номер двести тринадцать, так-то лучше, – говорю я и отступаю на шаг назад, чтобы полюбоваться содеянным.
Марк смеется.
– Что? – фыркаю я, поворачиваясь к нему.
– Ты всегда так делаешь, – радостно говорит он. – И она все равно снова падает.
Марк прав. Пока он говорит, последняя золотистая цифра предусмотрительно подтверждает его историю и возвращается в свое изначальное положение.
Марк вставляет ключ в замок и толкает дверь, за которой оказывается очень просторная и красивая квартира. Черт возьми, это впечатляет. Я часто мечтаю о такой жизни. Я представляю себя управляющей бизнесом со шкафом, полным сшитых на заказ костюмов и шикарных туфель, возвращающейся по вечерам в свою внушительную нью-йоркскую квартиру, где элегантность и статус сочетаются с современным комфортом.
Марк убедительно играет роль снисходительного конферансье, когда мы переходим из одной просторной комнаты в другую. Он представляет каждую комнату согласно ее титулу и радостно ждет реакции. Я подыгрываю его энтузиазму. Это весело. Я вежливо восхищаюсь выбором ярких обоев и тяжелых замшевых штор. Я в восторге от них. Как будто сама подбирала каждый элемент декора. Здесь нет ничего, что я хотела бы поменять.
Когда мы обходим всю квартиру по меньшей мере три раза, энтузиазм Марка начинает немного угасать. Он отпускает мою руку впервые с тех пор, как мы вошли в холл, и, отойдя от меня, садится на кремовый приоконный ящик внутри большой ниши. Я немедленно иду следом. Не могу вынести одиночества. В воздухе витает мощный запах шариков от моли и выдохшегося освежителя воздуха с ароматом эвкалипта. Эта отчетливая смесь запахов надавливает на и без того вяжущий комок в желудке. Меня преследует подсознательное чувство присутствия, и я не могу избавиться от ощущения, что в квартире обитают привидения. Виски пронизывает острая боль. Я зажмуриваюсь и молюсь о том, чтобы боль прекратилась.
Свет сильно приглушен, и нескольким одиноким свечам, стратегически расставленным по комнате, с трудом удается создать атмосферу. Я ударяюсь пальцем ноги о кухонный стол и пою Марку серенады, состоящие из красочных матюков, прокладывая себе путь, чтобы сесть рядом с ним. Он выглядит ужасно разочарованным, и если бы мой палец не опух в стремлении сравниться размерами с лодыжкой, я бы приложила усилия, чтобы оценить романтическую атмосферу.
Марк любовно целует мне руку и ждет, пока я заткнусь, прежде чем вручить красную розу на длинном стебле с прикрепленной к ней запиской.
– Прочти, – предлагает он, игнорируя мой внезапный порыв мощно чихнуть.
– Тупая аллергия, – хлюпаю я носом, стараясь усидеть ровно на приоконном ящике, держась одной рукой за нос, а другой массируя больной палец.
– Просто прочти, Лаура! Прошу тебя! – теперь я вижу не столько романтичную улыбку Марка, сколько его скрежещущий оскал.
Я согласно
