********************************
Я любила птицелова Лесли, это я уже слышала. Он был веселый и беззаботный, жил от сезона до сезона, снимал угол на чердаке у старухи-старьевщицы, неделями пропадал в лесу, путался с девчонками, любил с друзьями напиться и пошуметь на весь квартал и умел подражать своим свистом почти всем птицам. Вот, кажется, и всё, что мне о нем рассказали.
Его дом. Неужели я когда-то с трепетом входила в этот незнакомый старый домишко, поднималась по узкой лесенке на чердак и стучала в эту дощатую необструганную дверь, в которую, не пригнувшись, и не войдешь?.. За дверью слышались шаги и птичий клекот. Я собралась с духом и постучала.
— Открыто!
Почему я так волнуюсь?! Я совсем другой человек, я люблю другого, я ничего не помню о своей глупой любви к этому ветреному мальчишке! Наверно, он смеялся надо мной, несчастной преданной обезьянкой, которая носит ему еду, а потом сидит в углу и ничего не ждет, а только молча смотрит, но это было в той, другой жизни, и мне нет до этого дела.
Дверь отворилась со скрипом. Лесли стоял посреди своей комнатушки с недоделанной клеткой из ивовых прутьев.
— Ого! Какая ко мне знатная дама! Жанет, неужели это ты?
В него можно было влюбиться сразу же, на месте. Так со мной, наверно, и случилось когда-то. И дело было даже не в его бесспорной красоте, а в его ослепительной и приветливой улыбке, которая идет всем, но особенно таким вот беспечным юношам, синеглазым, желтоволосым, точно василек во ржи.
— Ну что ты встала? Проходи.
Я протиснулась между корзин и пыльных сундуков. Мое платье, очень скромное по дворцовым понятиям, смотрелось на этом убогом чердаке даже роскошно. Я действительно отдаленно напоминала знатную даму, у меня был кружевной воротник и манжеты, атласный пояс и маленькая шапочка с черной траурной вуалью.
— Да ты прямо красавица, Жанет!
— Не смейся надо мной!
— Ого!
Что-то я сегодня стала чересчур агрессивной! Разозлили не на шутку: сначала Якоб Тиманский, потом принц Антуан, потом мать и сестры… разозлили маленькую прачку!
— Мне надо с тобой поговорить, Лесли.
Лесли отложил недоделанную клетку и подставил мне стул.
— В чем дело, Жанет?
— Дело в том… — я с трудом находила слова, но они были какие-то глупые и неуклюжие, — представь себе, что я тебя не помню. Я вижу тебя в первый раз.
— ???
— Это правда. Но я знаю, что мы с тобой дружили или что-то в этом роде… ты ведь меня помнишь?
— Конечно. Ты была самая добрая девочка во всем квартале.
— И самая некрасивая…
— Я этого не говорил.
— Ладно, я не об этом. Я хочу сказать, понимаешь, я хочу…
Я окончательно растерялась и запуталась.
— Ну? — спросил он, как мне показалось, участливо, — что ты хочешь сказать?
— Помоги мне, Лесли! Мне никто, никто не хочет помочь!
Это был уже крик души. Я никогда никого ни о чем не просила, в полной уверенности, что никому нет до меня дела. Я была гордая, несмотря на всю свою ничтожность. Только один раз я лежала в ногах у Святого Робина, захлебывалась слезами, и молила его: "Помогите мне, святой отец! Не могу так больше жить, не могу!"
Мне и правда тогда было невыносимо, и как объяснить свое состояние, когда просто не по себе, жутко, чудовищно не по себе, когда душа разрывается не то от волнения, не то от тоски, причины которых и сама не знаешь, и никто не подскажет.
Святой Робин ласково погладил меня по волосам. "Успокойся, дитя мое. Я всё понял". "Что со мной, святой отец? Что это? Что это? Что это?!!" "Это не страшно, это пройдет", — сказал он, но так ничего и не объяснил. А мать, та объясняла всё очень просто: "Замуж тебе пора, так ведь не берет никто!"
Лесли слушал меня долго и внимательно. Я рассказала ему всё, что могла. Он больше не улыбался.
— Знаешь, — проговорил он, — я уже не помню, но кто-то о тебе расспрашивал. Как раз накануне того дня.
— Лесли! — воскликнула я умоляюще.
— Не беспокойся. Я этого человека найду. И найду того, кто его послал.
— А ты сможешь?
— Люди, конечно, не птички, но тоже ловятся.
— Я тебя очень прошу, Лесли!
— Все будет хорошо, Жанет.
**********************************************************
**************************
К ночи поминки превратились попросту в пир. Я краешком глаза заглянула из коридора в тронный зал, где пьяные гости танцевали под пьяный оркестр. Навстречу попалась Лили с горой грязной посуды на подносе.
— Представляешь, — заговорила она восторженно, — герцогиня Юлиана объявила, что выходит замуж за принца Антуана.
— Вот как, — сказала я безрадостно, — решилась-таки?
— А почему бы нет? Теперь эта проклятая королева не будет ей препятствовать. Тебя тут не было, когда она просто выгнала Юлиану из дворца! Стерва!
— Ну не говорят же плохо о покойниках! — взмолилась я.
— А я тебе все равно скажу: стерва твоя королева!
Мы услышали чей-то короткий смешок и разом оглянулись. В дверях из зала в коридор стояла герцогиня Юлиана. Огненные волосы ее пышно лежали на хрупких, смуглых плечах, платье мягко струилось к полу, облегая точеную фигуру, она вся была маленькая и хрупкая, ее хотелось взять двумя пальчиками и поставить на самое видное место как бронзовую статуэтку. Дал же Бог такую красоту!
— С каких это пор кухарки лезут в королевские дела?!
У Лили мелко задрожали тарелки на подносе, она попятилась.
— Марш на кухню! — рявкнула герцогиня и хлопнула дверью.
"Кричи", — подумала я, — "можешь считать себя будущей королевой и самой красивой женщиной в Лесовии, но все равно я тебе не завидую, мне тебя жалко, прекрасная Юлиана. Потому что Зарих тебя не любит! Не любит! Не любит!!!"
Итак, поминки переросли в помолвку. Зарих, который давно бы ушел с такого сборища, вынужден был сидеть рядом со старшим братом, пить с Якобом и Анджильо Тиманскими, обниматься со старым герцогом и говорить комплименты будущей королеве. Смотреть на это было невыносимо. Особенно, когда ему пришлось свою будущую родственницу поцеловать.
— Поцелуй, поцелуй мою невесту! — громко смеялся Антуан, — я тебе разрешаю! Эй, Зарих, ну нельзя же всю жизнь быть таким святошей! Смотрите, он еще ломается!
Юлиана встала. Ее затрясло мелкой дрожью! Она всю жизнь только об этом и мечтала и никак не могла добиться. Какое хищное и вместе с тем умоляющее было у нее лицо, когда он подходил к ней! Никогда не думала, что страсть может дойти до такого фанатизма.
Я не знаю, был ли Зарих на самом деле святошей или нет, но целовал он ее долго и крепко. Все молча уставились, перестав жевать и греметь посудой. Я прижалась к холодной мраморной колонне, за которой стояла, и кусала губы. Я завидовала черной обжигающей завистью! И даже не самой Юлиане, а любой женщине, которую он когда-нибудь целовал или будет целовать. Душа моя кричала и металась в моем убогом нескладном теле, лицо мое пылало, сердце стучало как бубен и тоскливо сжималось. Невозможность! Ее величество Невозможность стояла передо мной как непроходимая стена и беспощадно ухмылялась. "Куда ты лезешь, лягушка? Знай свое место!"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
