не было?» Тем временем разговор продолжался.
— Когда вы переселились, Гюстав? — спросила Вера.
— Как только женушка покинула меня. Луиза сказала, что те времена стали называть «Сумасшедшие двадцатые». Не знаю. На моем шато ничего сумасшедшего не было. Кроме одиночества.
Повисло молчание, прерываемое стуком ложек, смехом детей и счастливым лаем собаки. Карл Борисович повернул усики в промежуток между одиннадцатью и двенадцатью. Печальная мелодия Струнного зазвучала из динамика.
— Интересно, — профессор поставил истукана к себе лицом и принялся задумчиво разглядывать знакомую статуэтку.
— Совсем запутался и никак не могу сообразить, — признался он истукану. — «Сумасшедшие двадцатые» были во Франции в двадцатом веке, после Первой мировой войны. Как старик мог жить в то время? Опять же эта Вера. По голосу — совсем молодая.
Карл Борисович вскочил с кресла и принялся ходить по кабинету, почесывая заросшую щеку.
— Люди разных возрастов, из разных стран, живущие в разное время — сидят вместе и общаются. Как такое возможно?
Он то подходил к столу, то смотрел в окно, то прислушивался к музыке Струнного. Прошло около получаса, но профессор продолжал без устали мерять шагами кабинет.
Вдруг пришла мысль, за которую он ухватился, вытянул, как шнурок, и с облегчением замотал в клубок понимания. Для такого эрудированного человека, как Карл Борисович, что-то не знать или не понимать равносильно тому как если бы атлет не мог поднять пятикилограммовую гирю. Он плюхнулся в мягкое кожаное кресло и доложил истукану:
— Это столовая психиатрической больницы. Сидят там эти Наполеоны с Пушкинами и басни травят. С этим разобрались. Но как быть с тем, что разговаривали они сначала на непонятно каком языке, а потом на русском? Хотя, Маша говорит — тарабарщина. Опять же, как вообще радиоприемник ловит обычную человеческую речь?
Он снова принялся чесать щеку, пока та не отозвалась жжением. Пару раз вскидывал вопросительный взгляд на истукана, но тот безмолвствовал.
— Эх, придется Вове позвонить, — махнул рукой профессор и схватил трубку. Номер старинного друга он помнил наизусть, но пальцы то и дело соскакивали с барабана. После нескольких попыток из трубки зазвучали гудки.
— Алло, — послышался ленивый голос.
— Алё, Вовка, это я. Ты спишь, что ли?
— А, Карло, привет! — вмиг оживился друг. — Конечно, сплю. Что же еще на пенсии делать?
— М-да, пенсия, — протянул профессор и, загнав подальше ерепенящуюся гордость, продолжил. — Я посоветоваться с тобой хотел.
— А я тебе говорил, что ей только денег надо.
— Я не про то, — перебил его Карл Борисович. — Помнишь, про радиоприемник тебе рассказывал?
— Не-а, — признался Вова после паузы.
— Не важно. У меня такой вопрос. Может ли речь обычного человека каким-то образом превратиться в радиоволну без помощи передатчика?
— Карло, ты меня пугаешь, — посерьезнел Вова. — У тебя, похоже, старческая деменция началась. Ты бы кроссворды порешал, а то…
— Я серьезно. Можно ли услышать через радио речь человека на улице? Всё-таки речь — тоже излучение.
— Акустическое излучение, — по слогам проговорил он. — А не электромагнитное.
— Но всё-таки это волны! — возмутился Карл Борисович. — Может, мы просто чего-то не знаем, и в определенных условиях они могут как-то…
— Карло, — перебил Вова. — Сядь на скамейку рядом со своими студентами и еще раз пройди физику. Не морочь мне голову. Светке привет.
Профессор услышал короткие гудки и положил трубку. Друг был прав. Такой вопрос мог задать только студент-двоечник.
* * *
Светлана жарила яичницу в общей кухне коммунальной квартиры. На соседней конфорке варились пельмени. Лысый мужичок в нетерпении смотрел на часы.
— Готово! — воскликнул он, выключил газ и, схватив кастрюлю, засеменил в свою комнату.
Артем подошел сзади и приобнял Светлану.
— Есть так хочется. Не готово еще?
— Почти. Поставь тарелки, сейчас принесу, — промурлыкала она и чмокнула в губы. Артем шлепнул ее по ягодицам и ушел.
— С каждым разом все распутнее, — услышала она сзади недовольный голос.
В дверях стояла худая сутулая старуха и с презрением смотрела на ее голые ноги. Светлана одернула рубашку Артема, но от этого та не стала длиннее. Старуха зашаркала по кафельному полу до белья, висящего у окна на веревках.
— Каждый раз новых таскает, — продолжала она, стягивая застиранные панталоны и складывая на подоконник. — До тебя пухлая была. Даже толстая. С бульдожьими щеками. Тоже стряпала без конца. То котлеты, то блины. Напекла целую стопку блинов и даже не поделилась… А до нее была пацанка. Стопроцентная пацанка. Ни сисек, ни жопы, и волосы короткие. Постоянно курила в туалете. А у меня астма, мне дым нельзя. Получила по горбу клюкой, больше не показывалась.
У Светланы испортилось настроение. Она схватила сковородку и вернулась в комнату Артема.
— Пахнет вкусно. Накладывай.
Светлана грохнула сковородой по столу, отчего стаканы с вином подпрыгнули, уперла руки в бока и сурово спросила:
— Ты бабник, что ли?
Артем приподнялся с кровати.
— Не понял.
— Соседка твоя сказала, что ты каждый раз новых таскаешь, то толстух, то курильщиц.
Артем запрокинул голову и громко рассмеялся:
— Нашла кого слушать. Нет, ты не подумай, я не отрицаю и хочу признаться: до тебя у меня были девушки. Аж целых три!
Он вновь повалился на подушки, уставился в экран телевизора и жалобно протянул:
— Как кушать хочется.
Светлана усмехнулась и выложила яичницу на тарелку. «Для двадцатисемилетнего красавца три девушки — почти однолюб». Она отпила красное вино из стакана и позвала Артема к столу.
* * *
Сева топтался у двери приемной директора, не решаясь войти. Сначала он хотел пойти к Карлу Борисовичу и поругаться. Высказать, что, мол, за несправедливость такая, воровать чужие идеи. Он представил, как профессор сначала покраснеет, затем начнет извиняться, но кончится всё тем, что скажет:
— Какая разница, кто придумал? Мы работаем для общего блага.
Может, даже премию выпишет и перед отделом похвалит, но Севе этого было мало. Он понимал, что Карл Борисович стареет, и вскоре его попросят уйти на пенсию, а на место начальника назначат кого-то