— Считаешь отчисление лучшим решением?
— Считаю это хренью из всякой хрени. Я окончательно двинусь.
— Повеселись там, — усмехается отец, пройдя мимо меня.
— Ты сейчас пошутил?
— Нет.
— С кем я там повеселюсь? С правой или левой?
Отец бросает в мою сторону ухмылку и двигается вперёд, пока я спешно тороплюсь за ним.
— Ты даже ничего не скажешь мне?
— А что я должен тебе сказать? — спрашивает он, задержав на мне взгляд.
— Не знаю.
— Тебе двадцать два, а не двенадцать. Это твоя жизнь и твои решения. Если ты хочешь отчисления — иди и сообщи об этом. Если ты хочешь уехать за решетку — иди и добей его. Если ты хочешь разрушить себя и своё будущее — продолжай в том же духе. У тебя отлично получается. Ни я, ни мама, ни Мэди, ни Эйден, никто не будет тебе мешать. У тебя своя голова на плечах, и, если ты не хочешь жить в дерьме, возьмись, черт возьми, за мозги. Ты не маленький мальчик, а я не твоя нянька.
Эти слова способны добить какого-нибудь слюнтяя и подкосить слабака. Но не меня. Я всегда ценил его честность. Лучше услышу это, чем получу нотации о том, как правильно жить, что делать и как дышать.
— Подожди, — выдыхаю я, останавливая его почти у выхода.
Отец поворачивается и смотрит на меня прежним взглядом, в котором не читается разочарование. Его взгляд тёплый и тот же любящий.
— Я не скажу Лизи.
— Я не об этом. Знает мама или нет — ничего не меняется.
— Что тогда?
— Спасибо.
— За что?
— За то, что моим отцом являешься ты.
— Я старался, — улыбается он.
— Я не хочу знать о том, как ты старался с мамой.
— Ты сам говорил, что это естественно.
— Да, и вообще-то, это ты говорил. Я не хочу вести речь о сексе между родителями.
— Ладно, вас принёс аист, а Эйдена нашли в капусте.
— Что за нахрен?
— Ты же не хочешь думать, что это был секс.
С неприкрытой насмешливостью смотрю на него.
— Получается, за всю жизнь ты трахался дважды. Вот же дерьмо, старик.
Получаю подзатыльник и смех отца, после чего, мы вываливаемся из стен университета, подначивая друг друга подобными шуточками. Мы снова на одной волне, которую я берегу, как зеницу Ока. Мой лучший друг снова мой лучший друг, это ощущение находит внутри меня отклик и белый платочек, которым смеясь, я подтираю слезки радости.
Глава 3
Трикси
— Мам, я прошу тебя, пожалуйста, — тихо молю я.
— Я знаю, милая, но решать вовсе не мне. Я подчиняюсь приказам, — её голос мягкий и грустный. — Приеду, как только смогу.
— Хорошо, — это всё, что я могу сказать в ответ, ведь она делает всё ради меня.
— Я люблю тебя, ты помнишь об этом?
— Да.
— У тебя всё хорошо?
— Всё прекрасно.
В трубке слышится её тяжёлый выдох.
— Ты ведь говоришь это только для того, чтобы меня успокоить?
— Всё действительно хорошо, — заверяю я.
— Ладно, постараюсь вырваться. Я должна идти.
Выдаю бульканье в виде согласия и сбрасываю вызов, потому что мама не сможет сделать это первой. Моральная сила перешла ко мне от папы, который покинул нас пять лет назад, получив смертельную пулю в Афганистане. Не знаю, каким чудом она может служить вооруженным силам Америки, если её выдержка толщиной с нить, в то время как моя и папина — с канат, но так происходит всю жизнь. Она — это всё, что у меня есть и всё, что у меня осталось.
Всю жизнь метаться между штатами, чтобы быть ближе к ней: так выглядит моя жизнь. Сменить десяток школ, пару университетов. Нью-Йоркский стал для меня третьим. Тут я должна выжать последнее и получить диплом, конечно, если её вновь не переведут. Проще было бы остаться в Луизиане и завершить обучение там, но остаться одной — перспектива не самая манящая. Тяжело заводить друзей, когда знаешь, что не останешься на одном месте надолго. До шестнадцати лет я позволяла людям войти в мою жизнь, сохранить о себе воспоминания и общие моменты, но это касалось друзей, а не любви. Её я до чертиков боюсь и остерегаюсь. Воспоминания преследуют меня. Не желают оставлять. Из-за этого, я по крупицам разбираю себя, словно мозаика. Покидая вновь приобретённый дом — отпадает кусочек пазла. Я уже не могу его найти, он теряется в прошлом и там остаётся. Картина моей жизни наполовину разобрана, и те части меня растерялись по разным штатам вместе с людьми, которые некогда присутствовали в моей судьбе. Изначально они поддерживали со мной связь, но со временем отпадали и растворялись. За спиной словно рушится мост, говоря о том, что пути назад уже не будет. После очередного переезда в начале второго курса, который стал третьим за времена студенческой жизни, я окончательно разорвала всякие связи, не желая подпускать кого-то ближе мили. Моя жизнь соткана из обрывков, которые невозможно соединить. Мой друг — моя мама, остальные испарились, словно их и не существовало.
Собираю остатки самообладания и вкидываю голову, прокладывая путь к университету. Телефон подаёт сигнал о новом сообщении, на экране всплывает уведомление: «Я только что совершила невозможное». Лёгкая улыбка трогает уголки губ. Джен — моя подруга. Но не та, что есть рядом, а та, кто нашлась в сети. Кроме мамы, у меня есть она. Наше общение растянулось в четыре года, и за всё это время мы не виделись ни единого рада. Наверно, иметь хоть какого-то друга помимо мамы тоже хорошо, даже если это всего лишь друг по переписке. Хотя, я с уверенностью могу сказать, что это намного больше, чем «всего лишь». Она на связи сутками. В любое время я могу написать ей или позвонить по видео или аудио связи, чтобы услышать хоть какие-то слова поддержки. Её жизнь вовсе не похожа на мою, мы словно инь и янь, но это сближает. Одинаковые люди не открывают для друг друга новые грани, в то время как разные показывают мир своими глазами. Джен пропустила половину семестра прошлого года курса высшей математики, из-за нежелания учить цифры, но каким-то чудом пересдала сейчас. Набираю быстрое: «Это невозможно» и отправляю. Она не теряется, тут же всплывает следующее: «Да». Смеюсь и отправляю ей поднятую ладонь, мысленно отсалютовав пять, Джен делает то же самое. Это наш поздравительный знак. Несколько тысяч миль не кажутся таким большим расстоянием, если вам интересно вместе. Убираю телефон в карман и желаю открыть дверь, но как только кладу ладонь на металлик, на локтевом сгибе возникает чья-то рука.
Знакомое лицо и карие глаза смотрят на меня с ожиданием, как будто я должна броситься к нему на шею, издавая восторженные писки. Этого точно не будет. Как ни странно, лицо парня полностью свежо, как будто вчера его губу не рассек чей-то кулак.
— Если у тебя есть вопросы, то я слушаю, — сухо говорю я, — в ином случае отвали.
— Я должен извиниться.
— Мне не нужны твои извинения. Это всё?
Картер молчит, и я сбрасываю его руку, открывая дверь.
— Может, ты дослушаешь? — спрашивает он, следуя за мной по протянутому коридору, заполненному студентами.
— Нам не о чём говорить. Мы обоюдно попросили друг друга отвалить, не думаю, что это сложно.
— Я не извиняюсь дважды.
— Я не просила и не ждала твоих извинений. Ты помог мне, я помогла тебе. Мы в расчёте.
Заворачиваю за угол и ненароком смотрю туда, где только что шёл этот парень, но не обнаруживаю его на горизонте. Тем даже лучше. Надеюсь, он действительно не извиняется и не подходит дважды.
Какой черт меня дёрнул выйти вчера за ним? Отчасти, теперь чувство вины гложет меня, ведь длинный язык того парня помог довести Картера до крайней точки, если, конечно, это был его предел. Не думаю, что каждый может сорваться с цепи, когда про незнакомого человека что-то скажут. Хотя, сомневаюсь, что смогла бы сдержаться и не защитить кого-то от беспочвенных нападок. Конечно, я бы не стала махать кулаками без нужды, но словесно легко дала бы отпор. Я делаю успехи, ведь за неделю из-за меня пострадал кто-то другой. Но не скрываю: приятно чувствовать себя защищённой, даже если это было не ради меня, а ради выброса эмоций. Приходится утешать себя тем, что это было за дело.
