Агамет все так же насмешливо смотрел на меня. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Ты считаешь меня слепцом? Можешь обманывать себя сколько угодно, Амарант, но меня тебе обмануть не удастся. Твои женщины… Они были первыми, кто заподозрил неладное. Я видел их доклад. И ты далеко зашел, надо сказать. Значит, крейтонка гладила тебя по волосам, как гладят домашнее животное, а ты заваливал ее подарками, которые она не принимала? Насиловал регулярно, но при этом скрывал и оберегал от посягательств других офицеров? Прятал то на корабле, то в своих комнатах, словно украл ее у кого-то? Что это, если не любовь? Своеобразная любовь существа, не умеющего любить в принципе. Ты лишь хотел обладать этой живой игрушкой и чувствовать, как она жалеет и ласкает тебя. Ответь мне, Амарант, зачем ты сжег тело? Почему не позволил отправить его туда же, куда отправляют прочую мертвую биоорганику?
— Она не заслужила этого. Она вообще не должна была умереть.
— А что она должна была делать? Радоваться каждой встрече с тобой? Наслаждаться тем, как нелюбимый мужчина касается ее? Ты мыслишь, как обычный тупой скот, который только и способен на то, чтобы насиловать и убивать. Любовь не рождается в неволе. Ее не породить принуждением и не завоевать подарками. Не вызвать насилием, которое ты почитаешь за наслаждение. Ведь каждый раз, когда ты оставлял в ней свое семя, она ненавидела тебя, стараясь потом смыть с себя частичку позора. Неужели крейтонка не открыла тебе глаза на происходящее?
— Откуда тебе знать, как было и что она чувствовала?
— Я знаю об этом больше, чем тебе кажется. И понимаю куда больше, чем большинство дграков. Ибо любил и сам. И любил не такой скотской любовью. Но я не виню тебя. Потому, что ты жертва системы. Тебя не научили, что значит любить.
Я поднял на Агамета взгляд. Вгляделся в это худое лицо, обрамленное темными волосами. В глубине его мутных белесых глаз проблеснула какая-то странная тоска.
— Ты нравишься мне, Амарант. Из тебя может выйти прекрасный офицер. Поэтому мне жаль, если тебя лишат привилегий или хуже того жизни. Прислушайся к моему совету. Забудь ее. К твоему сведению, совету тринадцати давно известно о твоем «особом» отношении к этой женщине. Ты слишком наивен, если полагаешь, что наверху находятся слепцы. Считай, что тебе повезло, когда она умерла. И ей повезло. Потому что после моего доклада ее бы забрали у тебя. Такая тяга к ребенку напугала даже Диареля, а он всякого повидал на своем веку. Твоя Милена пошла бы по солдатским рукам. Бесконечная череда мужчин и родов. Вот какая участь ждала Милену, и это в лучшем случае.
— А что ждет меня?
— Ничего. И не забудь поблагодарить за это Нор-Талена. Проблема устранилась сама собой. Эта женщина мертва и у нее больше нет власти над твоим разумом, поэтому я доложу, что ты вполне пригоден для дальнейшей службы. А смерть крейтонки станет для тебя уроком. Запомни, Амарант, любовь не живет в неволе. И это касается не только Милены. Ты и сам раб, хоть и не понимаешь этого. Все твое могущество — лишь иллюзия. Все, что ты считаешь своим, не принадлежит тебе. Даже тело и разум ты отдаешь для служения нашему Богу. Когда-нибудь ты это поймешь. Тогда так же, как и меня, тебя будут считать чокнутым и так же, как я, ты будешь находить утешение в наркотике. Прощай, Амарант.
Агамет развернулся на каблуках и неторопливо пошел прочь. Я долго смотрел ему вслед, осознавая слова, которые мне сказал этот странный человек. Тогда они показались мне безумными и лишь гораздо позже, будучи уже совершенно другим человеком, я осознал в полной мере, насколько был прав Агамет и от какой участи он меня спас.
Ноги сами привели меня в комнату Милены. Что я там хотел найти? Ведь у нее почти ничего не было. Только амулет на шее и шкатулка, в которую я никогда не заглядывал. Все остальные мои подарки оставались нетронутыми. Меня это не удивляло, ведь они были привезены с покоренных планет. Сами же дграки уже давно ничего не производили, кроме военной техники, да и ту изготавливали рабы. А о предметах искусства, таких, как картины, написанные рукой мастеров моего народа, я никогда не слышал и нигде не читал.
Когда я вошел в комнату, сердце сжалось еще больнее. Я сел в кресло, в котором обычно сидел, наблюдая, как ты пристально смотришь на меня. Твой взгляд всегда завораживал. Вызов, боль и одновременно жалость. Я прикрыл глаза. Мне казалось, что рядом прошуршало твое платье и мягким голосом ты сказала:
— Устал? Неужели уничтожать миры так сложно, дорогой? Или ты устал принимать роды от своей очередной жены? А может быть, зрелище казни подчиненного было утомительным?
Как всегда, колкая и злая шутка. О, как я их любил. Как я любил эту злость и сарказм.
И снова я слышу твой голос. Он изменился. В нем слышится страх.
— Я беременна, Амарант.
В тот день ты лежала вместе со мной в одной постели. Почему-то тебе нравилось оставаться после того, как мы заканчивали любить друг друга. Другие мои женщины уходили. А ты тихо лежала на краю постели. Сейчас я понимаю, чего ты хотела. Чтобы я обнял тебя, поблагодарил, а может быть, пожалел, но я так ни разу этого не сделал. Я помню грусть в твоих глазах и болезненный огонек, когда я равнодушно сказал: «И что? Когда-то это же должно было произойти».
— Ты прав. Ничего.
Эти слова сейчас эхом звучали в моей голове. Каким тоном ты это произнесла. Глупец. Почему я ничего не понимал тогда. А может быть, понимал, но боялся признаться в этом самому себе.
Я приоткрыл глаза, и мой взгляд упал сложенный вчетверо маленький листок, лежащий на столике. Желтоватая бумага. Словно вырвана из записной книги, которые использовали раньше. Уголки листка замяты, и у меня сложилось впечатление, что письмо кто-то читал. Я потянулся к посланию и задержал руку над ним. Да. Так и есть. Ладонь пронзили тысячи электрических импульсов, а перед глазами встал образ. Гуррон. Это его аура. Так Агамет следил за мной не в одиночку? Есть еще соглядатаи. Возможно, не один. Но это потом. С возникшей проблемой разберемся позже. А сейчас письмо, которое завораживало меня.
Отчего-то перехватило дыхание. Я осторожно взял записку. Всего два предложения написанных странными письменами. Я уже видел их прежде. Милена выводила точно такие же пальчиком на стекле иллюминатора. Когда я спросил о том, что она написала, заинтересованный тем, как буквы словно горят на прозрачной поверхности, Милена улыбнулась одними глазами.
— Боюсь, тебе не понравится то, что тут написано.
— А все-таки? Я хочу знать, на каком языке и что тут написано.
— Это один из диалектов кхонского. В храме мы писали в основном на нем. А слова — цитата из трактата Игора. «Ищи там, где любовь превратилась в желание обладать. Ищи там, где засеял поле, вспаханное для другого».
— И что это значит?
— Это значит, что тебе придется отгадать загадку.
— Я не люблю загадок. Я привык получать прямые ответы на свои вопросы. Даже если для этого придется применить силу.
— Применяй. Только сможешь ли сделать это сейчас, когда я ношу под сердцем твоего сына? — ты снова улыбнулась лишь одними глазами и пошла прочь, придерживая руками округлившийся живот и даже не оглянувшись. А я так и не посмел последовать за тобой.
А я ведь успел позабыть о той загадке. И как эти странные слова связаны со смертью Милены? Это же не имеет никакого смысла. Особенно сейчас.
«Ищи там, где любовь превратилась в желание обладать. Ищи там, где засеял поле, вспаханное для другого». Где это место? В зале? Я так часто желал тебя там, когда смотрел то на тебя, то на мерцающие в космосе звезды. И так часто вопреки всем правилам брал именно там, чтобы безмолвный космос был свидетелем того, что я делал.
Я не был сентиментальным, но то, что лежало там, еще больнее кольнуло мое сердце. Тонкий стилет с гравировкой. Интересно, как я пропустил его. Ведь ты могла пустить его в ход в любой момент. Нет, не против меня. Ты могла бы убить себя. Но откуда он взялся? Может быть, кто-то из моих других женщин сделал тебе такой подарок в надежде избавиться. Я достал и положил на стол маленький перламутровый камушек. На одной из его сторон была гравировка на твоем родном языке. Маленький холщовый мешочек, а в нем горстка земли. Земли с твоей родной планеты?
