Абалон взглянул на массивную золотую печатку на своей руке. Единственное, что его отец носил не снимая. Герб был выгравирован так глубоко, что очертания, завитки и символы оставались видны даже по прошествии веков.
Поистине, когда кольцо было отлито, золото, без сомнений, блестело, но сейчас оно стало матовым, изношенным мужчинами его семьи, заслужившим такую честь. По достоинству.
Это неправильно, подумал он снова. Сплочение против Рофа ошибочно, создано с одной целью — потешить амбиции аристократов, недостойных трона. Они не заботятся о чистоте крови наследника. Это всего лишь дефиниция, предназначенная для оправдания их цели.
— Так начнем же голосование? — Икан обвел взглядом присутствующих. — Сейчас.
Это неправильно.
Рука Абалона задрожала так сильно, что он выронил сигару… и не смог наклониться и поднять ее.
Откажись от голосования, сказал он себе. Защищай то, что…
— Единогласное собрание, скажите «Да».
Абалон промолчал. Хотя и не осмелился быть единственным «против», когда уже спрашивали несогласных.
Он также не раскрыл рта.
Абалон опустил голову, когда ударили молотком по дереву.
— Решение принято. Вотум недоверия утвержден. Так давайте объединимся и донесем послание о принятых изменениях всей расе.
Абалон нагнулся и поднял свою сигару. То, что она пропалила небольшую дыру в лакированном полу, оказалось кстати.
Этой ночью он оставил грязное пятно на наследии своих предков.
Вместо того, чтобы подойти к рукописи, он оставался на своем месте, пока представители каждого рода и все женщины вставали и подходили к Икану, выполняя свои роли, ставя печати и прикрепляя ленточки. Все это напоминало игру актеров на сцене, каждый из них наслаждался своей минутой славы.
Осознают ли они, что делают, раздумывал Абалон. Передавая управление в чьи руки… Икана? Подсадной утки тех головорезов? Это катастрофа…
— Абалон?
Вздрогнув от звуков своего имени, он поднял глаза. Все в комнате уставились на него.
Икан улыбнулся со своего места.
— Ты последний, Абалон.
Сейчас ему представилась возможность оправдать имя своего деда. Это была возможность высказать свое мнение, заявить, что это было преступление, это…
— Абалон, — сказал Ихан с улыбкой на лице и непреклонным требованием в голосе. — Твоя очередь. Очередь твоего рода.
Он положил сигару в пепельницу, его рука опять начала дрожать, а ладонь вспотела. Прокашлявшись, он встал, думая об отваге своих предков, о том, как они принимали правильные решения вопреки всякому риску.
Образ его дочери прорвался сквозь бурный поток эмоций.
И он почувствовал на себе взгляды присутствующих, обращенные на него словно тысяча лазерных прицелов.
С намерением убить.
***
Услышав стук в дверь их супружеской спальни, Роф выругался себе под нос и проигнорировал его.
— Роф, ты должен впустить их, кто бы там ни был.
Он набрал еще одну ложку питательного, приготовленного в его присутствии супа из овощей, самолично выкопанных им из земли. Нежный на вкус, ароматный бульон с кусочками мяса только что забитой коровы, выращенной в его собственных стойлах.
Корову он забил собственноручно.
Стук повторился.
— Роф, — проворчала Ана, поднявшись повыше на подушках. — Ты нужен остальным.
Он потерял счет времени, не знал, было сейчас светло или темно, и сколько часов или ночей прошло с того времени, как Ана вернулась к нему. Ему было все равно. Так же, как было все равно на выходки и проблемы придворных…
Опять стук.
— Роф, дай мне ложку и открой уже дверь, — приказала его женщина.
О, ее слова вызвали улыбку. Она действительно вернулась.
— Твое желание — закон, — сказал он, положив широкую тарелку на ее колени и передавая ей ложку.
Он бы предпочел покормить Ану. Но видя, как она справляется сама, ничего не проливая и, тем самым, отправляя пищу в свой желудок? Он немного успокоился.
И все же, к сожалению, гнетущая атмосфера нависала над ними: ни он, ни она не говорили о ребенке… о том, лишило ли произошедшее с Аной их заветной мечты.
Было слишком больно говорить об этом… особенно в свете открытия, сделанного Торчером…
— Роф. Дверь.
— Иду, любовь моя.
Он широкими шагами пересек ковры, готовый оторвать голову любому, кто осмелился вмешаться в процесс исцеления.
Но открыв тяжелые панельные двери, Роф застыл.
В коридоре собралось Братство Черного Кинжала, их огромные тела, возвышаясь, занимали все свободное пространство.
Инстинктивно думая о защите своей шеллан, Роф пожалел, что в руке не было кинжала, когда он вышел и закрыл за собой дверь.
Без сомнений, именно порыв защитить свою территорию заставил его принять боевую стойку, несмотря на то, что он никогда не обучался искусству боя. Но он был готов умереть, спасая ее…
Не сказав ни слова, они выхватили свои черные клинки, и свет, падающий от факела, вспыхнул на их смертоносной поверхности.
С громко бьющимся сердцем, Роф приготовился к нападению.
Но его не последовало: все как один, воины опустились на колени, склонили головы, и вонзили в пол свои кинжалы, разбивая камень в крошку.
Торчер первым поднял свои невероятно голубые глаза.
— Мы присягаем тебе и только тебе.
Потом все посмотрели на него, с безоговорочным уважением на лицах, эти потрясающие мужчины были готовы воевать за него, рядом с ним… и только так.
Роф положил руку на сердце, не в силах вымолвить ни слова. Он даже не представлял, насколько был одиноким, только он и его шеллан против всего мира… и этого было достаточно. До этого момента.
Они были полной противоположностью Глимере. Действия придворных всегда были показными, не больше, чем игра на публику… по принципу «сделал и забыл».
Но эти мужчины…
Согласно традиции, король ни перед кем не кланялся.
Но сейчас он поклонился. Низко и с почтением.
Вспоминая слова, которые он слышал от отца, Роф произнес:
— Ваша клятва принята с благодарностью вашим Королем.
Затем он добавил уже от себя:
— Я отвечаю вам тем же. Я обещаю каждому из вас, что моя верность вам будет такой же, какую вверили мне вы, и которую я принял.
Он встретился взглядом с каждым из Братьев.
Его отец использовал этих специально обученных мужчин только ради их физической силы, приоритетным для него был альянс с Глимерой.
А сыну инстинкт подсказывал, что будущее будет более безопасным, если сменить приоритеты: с этими мужчинами у него, его любимой и их ребенка, который может у них появиться, больше шансов на выживание.
— Кое-кто жаждет встречи с тобой, — сказал Торчер со своего положения на полу. — Мы бы почли за честь выставить охрану перед твоей дверью, пока ты уделишь внимание этому жизненно важному вопросу в своем кабинете.
— Я не оставлю Ану.
— Как пожелаете, мой господин, пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату. Есть некто, с кем вам нужно поговорить.
Роф прищурился. Брат не дрогнул. Никто не дрогнул.
— Двое из вас пойдут со мной, — услышал он свои слова. — Остальные останутся здесь и будут охранять ее.
Издав боевой клич, Братство поднялось, по их жестким застывшим лицам нельзя было понять, как обстоят дела. Но так как они выстроились перед дверью его супруги, Роф знал в душе, что они отдадут свои жизни за него и его шеллан.
Да, подумал он. Его личная охрана.
Как только он сделал шаг, Торчер встал впереди него, а Агони — сзади, и пока они втроем шли вперед, Роф почувствовал, как чувство защищенности накрывает его словно кольчуга.
— Кто ожидает нас? — спокойно спросил Роф.
— Мы тайком провели его внутрь, — последовал тихий ответ. — Никто не должен узнать его, иначе он не протянет и двух недель.
Торчер сам открыл дверь, но из-за его массивной фигуры не было видно, кто…
В дальнем углу стоял человек в плаще с поднятым капюшоном, но он не пребывал в спокойствии: кто бы это ни был, он дрожал, складки ткани пришли в движение вокруг него из-за страха, который он испытывал.
Агони закрыл дверь, а Братья остались по бокам от него.
Вздохнув, Роф узнал запах.
