— Я, — грустно ответила девушка. — Раненых вывезла, а назад к отряду не сумела вернуться.
— Жаль, конечно, что отряд остался в тылу у немцев, но что поделаешь.
— Меня теперь там, наверно, дезертиром считают. Им теперь некому даже раны перевязать, а я тут сижу.
Девушка вышла из комнаты.
И тут же в полк позвонил генерал Тарасов и сообщил Громову, что на его имя поступило сразу два письма. Одно из Центрального адресного бюро по учету эвакуированных граждан, другое — из Управления милиции города Москвы.
Генерал заторопился. Распрощавшись со всеми, он выехал в штаб армии.
Когда «эмка» на предельной скорости подкатила к штабу армии, Павел Васильевич выскочил из машины и чуть не бегом поднялся по лестнице, открыл дверь в кабинет Тарасова.
— Где письма? — прямо с порога спросил Громов.
Генерал Тарасов с готовностью подал ему два конверта. Павел Васильевич сейчас же вскрыл письмо из Бугуруслана. В коротеньком сообщении говорилось:
«Уважаемый Павел Васильевич! В картотеке по учету советских граждан, эвакуированных из западных областей страны, Громова Нина Александровна не значится».
Тарасов видел, как побледнело лицо командующего и как дрожали пальцы его рук, когда он распечатывал второе письмо. Прочитав и его, Громов тяжело опустился на стул.
— Что, Павел Васильевич? Неужели опять отрицательные ответы?
— Опять… Теперь уж не знаю, куда и писать.
Часть 4
1
Полночь. Над лесом, над замерзшей рекой и всей окрестностью с бешеной скоростью носятся снежные вихри. Сквозь эту воющую, бурлящую снежную завесу упрямо пробиваются вперед люди в белых маскировочных халатах. Они уходят туда, где затаился враг, где из-за каждого дерева, каждого куста каждую секунду прямо в лицо может полыхнуть пулеметная очередь, застрочить автомат…
Впереди, на утопающем в снегу острове, под большой елью стоял командир полка и всматривался в противоположный берег, куда полчаса назад с разведчиками и большой группой саперов ушел Бандура. Его отряду предстояло проложить путь всему полку. Времени прошло не так много, а Кожину казалось, пролетела целая вечность. Он с минуты на минуту ожидал, что вот-вот оттуда будет подан условленный сигнал или появится связной с донесением от Бандуры. Но ни сигнала, ни связного не было. Только свирепствовала снежная пурга, взлетали вверх немецкие ракеты да нудно завывал ветер.
Сквозь снежную пелену Кожин увидел голову колонны солдат, подходивших к острову. Он отвернул рукав шинели и посмотрел на светящийся циферблат. Было ровно двенадцать.
От колонны отделился человек и, подбежав к Кожину, тихо, четко доложил:
— Первый батальон прибыл!
Через минуту подошел еще один.
— Второй батальон прибыл!
Когда возле Кожина собрались командиры всех подразделений, он сказал:
— Слушайте меня внимательно. Порядок движения…
Командирам подразделений задача была ясна. Они до этого провели не одно занятие, не один раз штурмовали позиции «противника» на специально сооруженной оборонительной полосе. Кроме того, накануне был отдан приказ, где подробно было изложено, кто и как движется, как действует… И все-таки майор Кожин еще раз коротко изложил задачу.
В стороне показался темный силуэт лыжника.
— Где командир? Где? — спросил он на ходу.
Через минуту он уже подкатил к Кожину. Тяжело дыша, стал докладывать:
— Товарищ, майор. Боевое охранение немцев снято. Саперами проделаны проходы в минных полях и проволочных заграждениях.
— Где сейчас группа Бандуры?
— Поползла к немецким траншеям.
— Та-ак… Соколов, вперед!
— Есть! — ответил тот.
Кожин подошел к нему, пожал руку.
— Смотри, Костя, ты идешь первым. От того, как ты будешь действовать, зависит успех всего полка.
— Все будет сделано как надо, товарищ майор.
— Действуй!
Соколов побежал к своему батальону. И вскоре его люди двинулись в путь…
* * *
По вражеской траншее взад и вперед ходит невысокий, очкастый часовой, с головы до ног укутанный всяким тряпьем. Это Адольф Бруннер, тот самый ефрейтор, который так хорошо умел варить кофе для Мизенбаха и Вебера. Конечно, в штабе армейской группы было совсем по-другому: тепло, сытно, а главное — не так опасно для жизни. Но, к несчастью, пришел этот проклятый приказ о чистке штабов. На передовую угодили не только такие, как он, но даже многие из тех, что обслуживали армейское начальство. Так волею судеб Бруннер оказался на самом переднем крае, в каких-нибудь ста метрах от русских солдат.
Несмотря на то что Бруннер накрутил на себя целый ворох одежды, ему было очень холодно. Адольфу казалось, что вокруг творится светопреставление, что никогда не будет конца этой войне, этой страшной метели. Но ничего не поделаешь. Солдат есть солдат, и он должен исполнять долг.
И Адольф Бруннер исполнял свой долг, хотя на сердце у него скребли кошки и он не мог ответить даже сам себе, ради чего, собственно, он тут, у этой проклятой реки, мерзнет, терпит лишения и каждую минуту рискует получить пулю русского солдата. Ради чего погибает столько немцев на полях России?
— Э-эй, Адольф! Что у тебя, ракеты кончились?
Бруннер поднял голову и посмотрел вперед, туда, где траншея делала изгиб. Оттуда навстречу ему шел высокий, худой человек, закутанный, как и он, в тряпье всех цветов и оттенков.
— А, Курт! Замерз, наверное?
— Очень. Удивляюсь, как я еще могу разговаривать. Почему ракеты не пускаешь?
— Та-ак, задумался… Пускай не пускай, все равно ничего не увидишь. Тут, наверное, и прожектор не поможет. Видишь, что делается?
— Еще бы не видеть! Ты хоть маленький, ходишь где-то там, внизу, а я весь на виду, как ветряная мельница в поле. Со всех сторон обдувает.
— Ты все шутишь, Курт!
— А нам с тобой больше ничего и не остается, Адольф. Скоро и плакать придется. Слыхал, что делается севернее Москвы?
— Нет.
— Говорят, там, да и под Тулой тоже, русские перешли в контрнаступление.
— Кто тебе сказал?
— Я вчера с командиром нашей роты был в Березовске, в штабе дивизии. Видел Нюренберга. Он там писарем работает.
— Знаю. Ну и что?
— Вот он мне и рассказал, как трудно приходится солдатам Гудериана… Там, говорит, идет страшная мясорубка. — Курт помолчал немного, а потом снова заговорил: — Нам все время твердили, что у русских уже иссякли силы, что у них нет больше людских резервов, что не сегодня, так завтра Москва будет взята, а с падением Москвы вся Советская Россия падет к ногам германской армии и кончатся наши муки, у нас будут теплые квартиры, хорошее питание, будет все, что захочет германский солдат! А что получается на деле?..
Бруннер не дослушал Курта. Ему почудилось, что сквозь завывание ветра он слышит чье-то тяжелое дыхание и шуршание снега. Так обычно шуршит снег, когда по нему ползет человек.
— Ты ничего не слышишь, Курт? — с тревогой спросил Бруннер.
— Нет. Да и что можно услышать в такую ночь?
— А мне показалось… — ответил Бруннер и, чтобы окончательно рассеять сомнения, решил осветить впереди лежащую местность ракетой. Подняв вверх ракетницу, он выстрелил. В завьюженное небо, по-змеиному шипя, взметнулась ракета.
Какое-то мгновение Бруннер ничего не видел. Только снежинки, как потревоженные серебристые мотыльки, беспорядочным роем носились над полем в бледно-голубом свете ракеты.
Но вот взор Бруннера упал туда, где должна была быть колючая проволока. Адольф даже вздрогнул от удивления. Там, в заграждениях, зияли большие просветы — отсутствовали целые секции. И в эти неведомо кем и когда сделанные проломы бурным потоком вливались какие-то люди в белых саванах. Их было много. Они шли со стороны реки, быстро поднимались на берег и один за другим, держа винтовки наперевес, бежали в сторону траншеи — к Бруннеру и его напарнику. Если бы эти люди в белом стреляли, было бы не так страшно. Но они не стреляли. Они бежали молча, бежали так уверенно, будто им было известно, что он, Адольф Бруннер, так поражен этой картиной, что даже забыл об автомате, который висит на его груди, о сигнале тревоги, который он обязан подать…
— Смотри… Смотри… — толкнул Бруннер локтем Курта, который как ни в чем не бывало наблюдал за полетом ракеты.
Тот, опустив голову, спросил:
— Что?
— Смотри. Видишь?..
Курт увидел и сейчас же схватился за автомат. Но было уже поздно. Сзади, с бруствера траншеи, на него обрушился Ваня Озеров и, словно огромный медведь, подмял его под себя. Тот было попробовал отбиться, но Иван крепко держал его в своих могучих руках.
— Ты еще сопротивляешься, гад?! — зло выдохнул Озеров и со страшной силой ударил гитлеровца в переносицу своим пудовым кулаком. Фашист, охнув, рухнул на дно траншеи.
