Всю жизнь она ждала сигнала от Китсии, но сегодня, увидев черепашку, испытала только страх. Десять лет назад она бы несказанно обрадовалась, но теперь было слишком поздно, она давно выросла и достигла возраста, когда перестала нуждаться в отце.
— Как поживает твой «Последний шанс»? — спросила Серс с бортика.
Кит улыбнулась и промолчала: Серс и ее персонал жадно поглощали колонки сплетен.
— Я читала о гибели молодой актрисы, — прощебетала Серс, обращаясь, скорее, к самой себе. — Как печально!
Кит пыталась точно вспомнить слова журналистки, но вспоминались только глаза черепашки.
— Я чувствую давление. Серс.
— Перевернись на спину! — Серс прикоснулась пальцем к выключателю, и свет погас; остались гореть только две маленькие синие лампочки в глубине бассейна. — А теперь смотри. — Она указала на прозрачный купол, заменявший потолок.
Кит увидела нежно-розовое ночное небо Ей хотелось раствориться в неподвижной воде, остановить бег времени. Казалось, она превратилась в тщедушную морскую звезду. Она хотела найти свой нервный центр, но этому мешали и угрозы Раша, и двусмысленные замечания Арчера об отснятом материале, и лицо Брендана, схлопотавшего от нее пощечину. Да еще Либерти Адамс, ее ни на секунду не закрывающийся рот и неподвижные фиалковые глаза…
— Дело в матери. Серс, — вымолвила наконец Кит. Ей захотелось рассказать Серс, как это трудно — быть дочерью Китсии, но она сдержалась.
Опустившись на белую мраморную скамью под лимонными деревьями. Серс высыпала на ладонь птичий корм — две канарейки и попугайчик-неразлучник немедленно принялись его клевать. Старуха умильно зачмокала.
— Когда я работала на своего отца, — заговорила она, — у меня был один постоянный клиент — красивый австралиец из доков. Он приходил каждую субботу и требовал меня. Воскресным утром он присылал мне цветы. Мы не занимались сексом: я раздевалась перед ним, и он меня целовал. Я совершила непозволительное для шлюхи: влюбилась в него. Однажды он не пришел в субботу, но в воскресенье утром, как всегда, появились цветы. Я почувствовала себя счастливой, потому что скучала по нему. Он больше не приходил, но воскресные цветы оставались правилом. Через три месяца кончились и цветы, но к этому времени мне уже стало все равно: я перестала по нему скучать. Только спустя много лет я узнала, что австралиец уехал и думать обо мне забыл. Цветы по воскресеньям присылала Китсия.
Кит чувствовала полную растерянность. Китсия из рассказа Серс была совершенно ей незнакома.
— Вы давно ее знаете. — Кит повисла на бортике. Серс кивнула, очищая семечки подсолнечника. — Вечно она играет в игры! — Серс опять кивнула и бросила себе в рот семечко. — Почему она не может быть как все?
— Потому, малышка Кит, что она не как все. Она не соприкасается с остальными.
— Вам известно, что мы не разговариваем? Она вас предупреждала? — спросила Кит, выходя из воды.
— Грустно это слышать. Она стареет. — Серс горестно покачала головой.
Принимая полотенце. Кит испытующе посмотрела на хозяйку всего этого великолепия.
— Тоже мне, старуха!
«Женщина, способная соблазнить Брендана Марша, еще молода», — думала она.
— У тебя мало уважения к матери.
— А зачем ее уважать? Меня-то она не уважает… И потом, она хочет не уважения, а власти. — Кит накинула кимоно и стала подниматься на галерею, к своей комнате.
— Уважение, власть… Все это слова, малышка Кит, одни слова. — Серс открыла дверь. — Ты сама довольна собой? — Вопрос был риторический, но Кит заносчиво вздернула подбородок. Серс покачала головой:
— Только ты начала расслабляться, как я тебя поддела. Очень неосмотрительно с моей стороны.
Она притушила свет в комнате, и тогда зажглись фонарики за стенами из рисовой бумаги, осветив безмятежный сельский пейзаж. В этот момент Кит захотелось оказаться далеко-далеко…
— Ах, Серс, до чего хочется сбежать! А вообще-то нет, лучше суметь со всем этим справиться. Не дадите мне лампу поярче, чтобы я могла почитать?
— Потерпи сутки, — серьезно сказала Серс, массируя ей руки. — Плечевые мускулы никак не расправляются. Если не хочешь заболеть, слушайся меня!
— Хорошо, пусть будет по-твоему.
Это означало: никаких сценариев, почты, газет до завтрашнего утра. До завтрака — никаких дел. Мысль об этом была невыносима, но Кит знала, что должна подчиниться. Она села и сделала несколько глотков отвара, предназначенного для успокоения нервов и крепкого сна.
— Серс…
— Что, моя овечка?
— Я тоскую по Брендану.
— Знаю. — Голос Серс стал ласковее. Она перевернула Кит на живот и начала массаж спины.
— Тоскую! — повторила Кит, словно Серс вытянула из нее это слово. — Он в Нью-Йорке. Я только сейчас поняла, что он приехал, чтобы со мной помириться, а я так с ним обошлась!
Кит закрыла глаза. Она совершила непростительную ошибку — глупо было требовать от Брендана того, чего она не могла потребовать от себя самой.
— Я взрослая женщина, но мать до сих пор меня пугает, злит. Она владеет мной!
— Полегче! — Серс принялась за ее поясницу. — И не сопротивляйся.
— Если даже я бессильна перед Китсией, чего же ждать от него? Знаете, в чем ее беда? Она никогда не знала, что такое любовь.
— Думаю, знала.
— Нет, и мне ее жаль: ей невдомек, что значит любить кого-то так сильно, как… — Кит поперхнулась.
— И все же однажды Китсия влюбилась…
— Когда?
— Очень давно, но ее любовь оказалась безответной. А теперь спи, уже поздно.
Кит чувствовала, что отвар делает свое дело: ей казалось, что у нее тает кожа, увеличиваются лицевые кости. Перед глазами опять мелькнула зеленая черепашка с сапфировыми глазами, и сердце ее сильно забилось.
— В кого. Серс? В кого была влюблена Китсия?
Но Серс словно растворилась во мгле. Кит продолжала неподвижно лежать, вспоминая Звар и свое детство.
Четверо сыновей самой молодой жены старого эмира катались верхом по берегу гавани. Дочерей эмира, которых у него была, по слухам, целая дюжина, никто никогда не видел, и иногда Кит казалось, что она — единственная девочка в целом свете.
Спрыгнув со своих чистокровных арабских скакунов, мальчики отдавали поводья старому конюху Кассиму и бежали к кухне, где за сетчатой дверью доедала завтрак Маленькая Кит.
Как правило, в это время ее уже можно было спокойно увозить:
Большая Кит рано отправлялась к себе в мастерскую. Впрочем, Большая Кит была хитра: иногда она пила кофе дольше обычного. Завидя ее, мальчики переставали хорохориться и, подойдя к двери, прижимались носами и ладонями к сетке. Так произошло и в тот раз.
Маленькая Кит издала пронзительный крик — то был их условный сигнал. Вместо того чтобы зажать уши, Большая Кит медленно повернулась и уставилась на гостей своими черными безжалостными глазами.
