что и это произведение окажется востребовано русскими литературными журналами, писатель с самого начала озаботился поисками переводчика. Рассматривалась кандидатура того же Соболя, но тот едва справлялся со «Звездами», нередко срывая сроки сдачи материалов в редакцию «Современника». К тому же качество и его работы вызывало нарекания. Вместо Соболя Амфитеатров предложил на роль переводчика еще одного литератора-политэмигранта — члена Боевой организации партии эсеров Владимира (Вульфа) Фабриканта, также нашедшего прибежище в Италии. Однако пробный перевод нескольких глав, подготовленный Фабрикантом, автора не устроил[937].
С весны 1912-го жил Шолом-Алейхем в Швейцарии. Круг его общения составляли преимущественно эмигранты из России. В этой среде он и нашел переводчика для «Кровавой шутки». Свой выбор он остановил на Сарре Равич, по поручению РСДРП заведовавшей (вместе с мужем, Вячеславом Карпинским) русской общественной библиотекой в Женеве.
Сотрудничество с новой переводчицей начиналось с характерных восторгов Шолом-Алейхема, о которых мы узнаём из записки, направленной Сарре Равич их общим знакомым:
Вчера был у Ш.-А. Он страшно благодарил меня за то, что я свел его с Вами, очень Вами доволен и говорит, что Вы будете его лучшей переводчицей[938].
Без быстрого разочарования не обошлось, разумеется, и на сей раз.
2
Сарра Равич, мало кому известная политэмигрантка из России, в январе 1908 года неожиданно привлекла к себе внимание европейской прессы. Она была задержана полицией при попытке разменять пятисотрублевую купюру в одном из мюнхенских банков. Номер купюры значился в перечне банкнот, похищенных летом 1907-го в ходе так называемой Тифлисской экспроприации — нашумевшего нападения группы большевистских боевиков во главе с Камо на фаэтон казначейства при перевозке денег в центре Тифлиса.
Захваченные боевиками средства, значительную часть которых составляли крупные банкноты по пятьсот рублей, поступили в распоряжение большевистской фракции РСДРП, рассматривавшей «эксы» как вполне допустимую форму революционной борьбы и важнейший способ пополнения партийной кассы. Рассчитывая, что номера «экспроприированных» купюр не переданы за границу, «финансисты» из ленинского окружения разработали план одновременного размена пятисотрублевок в банках разных городов Европы. Для осуществления этого плана они «мобилизовали», по формулировке историка Бориса Николаевского, большевистскую молодежь, в том числе и Равич. Расчет, однако, не оправдался, и операция по размену полностью провалилась. Вся «мобилизованная молодежь», а также и некоторые опытные партийцы оказались за решеткой[939].
Секретное донесение начальника мюнхенской полиции предоставляет нам некоторую биографическую информацию о революционерке, которой несколько лет спустя предстояло стать переводчицей Шолом-Алейхема:
Равич Сара, еврейка, не замужем, студентка философии из Витебска в России, родилась в Витебске 1 августа 1879 г., дочь проживающего в Витебске лавочника Ноэхима Лейба [Нохим-Лейба] и его жены Гольды [Голды], урожденной Иахним [Яхнин].
Сестра Сары Равич, Фанни Равич, 27 лет, зубной врач, должна проживать в Санкт-Петербурге на Коло-Колонной [Колокольной?] улице.
Равич показала, что она приехала в Мюнхен из Женевы… <…> Она утверждает, что принадлежит к русской социал-демократической партии, и в январе 1905 г. находилась по политическим обвинениям несколько месяцев в санкт-петербургской тюрьме. В июне 1906 г. она уехала со своей родины (Витебск) в Париж, в Париже провела 6 месяцев, а затем переехала в Женеву, где она, так же как и в Париже, изучала философию и жила, получая помощь от родителей[940].
Судя по всему, сведения, которые на допросе сообщила о себе студентка философии, соответствовали действительности[941].
Из тюрьмы она попыталась передать оставшимся на воле соратникам тайную записку, в которой содержался женевский адрес видного большевика Николая Семашко. Записку перехватила охрана, после чего швейцарская полиция взяла под стражу и Семашко, и жившего в одном доме с Равич Вячеслава Карпинского. Впрочем, оба они не имели прямого отношения ни к «Тифлисскому эксу», ни к размену «криминальных» пятисотрублевок, а потому в заключении находились недолго. Что касается представителей «большевистской молодежи», задержанных в Мюнхене, Стокгольме, Париже и других городах, то добиться их выдачи российскому правительству, невзирая на все усилия, так и не удалось. Непосредственную причастность арестованных к экспроприации власти европейских государств посчитали недоказанной. В Баварии Сарру Равич привлекли к суду лишь за укрывательство похищенных кредитных билетов, а в ходе судебных разбирательств обвинение и вовсе переквалифицировали на пособничество преступлению. В тюрьме она провела 15 месяцев и вышла на свободу в апреле 1909-го с предписанием навсегда покинуть пределы Баварского королевства[942]. Уже во второй половине того же года «товарищ Ольга» (партийный псевдоним Равич) вновь работала в женевской группе большевиков и отправляла отчеты о своей деятельности Семашко, перебравшемуся вслед за Лениным в Париж[943].
Центром притяжения не только для политических эмигрантов, но и для всей многочисленной русской колонии Женевы служила общественная библиотека. Еще в 1902 году библиофил и издатель Георгий Куклин открыл в городе русскую библиотеку-читальню. Позже в нее влилась часть Библиотеки и архива РСДРП. В соответствии с завещанием Куклина после его смерти в 1907-м учреждение перешло в распоряжение большевиков и стало носить имя основателя. Заведование библиотекой по тому же завещанию поручалось супругам (видимо, гражданским) Вячеславу Карпинскому и Сарре Равич[944]. Брал там книги и Шолом-Алейхем, подолгу живший как в самой Женеве, так и в других местах на побережье Женевского озера — Лозанне, Монтрё и Кларане. В январе 1912-го писатель поручил московским издателям выслать библиотеке им. Г. А. Куклина первые шесть томов своего собрания сочинений на русском языке, за что удостоился благодарственного письма от Карпинского[945].
Характерные для эмигрантских мемуаров сетования на финансовые и бытовые тяготы присутствуют и в воспоминаниях Равич: «Жизнь в эмиграции, особенно во время войны, мало чем отличалась от ссылки. <…> Дороговизна жизни, безработица, отсутствие поддержки из России делали жизнь эмигрантов крайне тяжелой»[946]. До начала Первой мировой войны, как мы уже знаем из донесения мюнхенской полиции, какую-то поддержку от остававшихся в России родителей она получала, тем не менее супруги были весьма ограничены в средствах. Предложение Шолом-Алейхема, искавшего переводчика для своего нового романа, пришлось как нельзя кстати.
Сотрудничество еврейского писателя и профессиональной революционерки, как уже было сказано, продолжалось около полутора лет — с осени 1912 года по январь 1914-го. Несколько раз за это время они встречались лично, но в основном общение происходило по переписке и протекало далеко не просто, сопровождаясь взаимным раздражением и взаимными упреками. Быстро выяснилось, что переводчица, на которую автор возлагал столь серьезные надежды, не обладает необходимыми литературными навыками, а ее владение идишем оставляет желать много лучшего: неоднократно Шолом-Алейхему приходилось указывать ей на ошибочно интерпретированные фразы и даже объяснять значение некоторых слов. И все же определенное взаимопонимание в
