что в России есть старички, которые помнят Бакунина и бакунизм[880] и имеют о нем довольно цельное представление.
Анархизм возникает одновременно в Белостоке, в Зап [адной] Европе и в Одессе[881], возникает, быть может, случайно, именно потому, что мог возникнуть двумя годами раньше или позже, но когда люди приехали, когда литература получалась анархистская, то они получили такую богатую почву для работы, что просто не верилось глазам. Я в [1] 900 году эмигрировал в Лондон и пять лет там жил. После Гапоновской демонстрации[882], когда группы молодых еврейских рабочих стали возвращаться в Россию, мы довольно активно работали в Париже, Лондоне и Нью-Йорке и т. д. Я помню, как заграничные анархисты расценивали нашу практику, всеми силами сопротивляясь этим поездкам, утверждая, что не успеем мы показаться в России и погибнем, ничего не делая в то время, как за границей можно гораздо больше сделать.
Вместе с тем должен сказать, что мы имели гораздо больше успеха в России, чем можно было иметь в Зап[адной] Европе, в Париже и т. д. Буквально стоило приехать в какой-ниб[удь] город (могу и я позволить себе увлекаться отдельными моментами?) — как создавались группы. Группы создавались двумя-тремя рефератами. Я приехал, был арестован на границе, был выпущен в свой полк, откуда в [1]900 году бежал, по дороге остановился в Ковно, как раз была Пасха и командир полка под поручительство всех евреев полка дал мне неделю свободы. Я использовал ее вовсю. Это было весной [190] 5-го года, приблизительно март-апрель. Как только узнали некоторые знакомые старые, что я вернулся анархистом, сам Бунд стал меня таскать к себе, чтобы я рассказал всю истину, что за революция в нас: ты всех видел, всюду был и т. д. Бунд опять устраивал мне побег, уж зная, что я анархист. Мне не хотелось пакостить ему, и так как я ехал в Белосток по особым делам, я не хотел вступать в борьбу с Бундовской организацией в рефератах Бунда.
Бунд имел колоссальное влияние на еврейское население, были и пестрые группы, были и с. р.[883] и другие еврейские с. д.[884]и искровцы[885] и т. д., но в таких городах, как Ковно, Вильна и губернии, основным движением, соц[иально]-революц [ионным] движением — это был Бунд.
Бунд устраивает мне второй побег из этого полка, и мне не хотелось, так как Ковно не было целью моей поездки, не хотелось уйти так. И вот бундовцы-комитетчики пришли ко мне: расскажи, как там в Лондоне, как в Париже, как глядят на нашу революцию. Пришлось сделать им доклад. Я был очень корректным к Бунду. Мы встречались с Бундом в Лондоне и в Париже, в Лондоне мне пришлось работать вместе с Бундом, я ниже коснусь одной демонстрации[886] по поводу Кишиневского погрома[887]. А тут пришлось вступить в борьбу с Бундом. Повторяю, я был очень корректным. А тут сразу появились товарищи, которые стали мою логику, мою критику гонять дальше. Я помню их выступления с такой-то и такой-то критикой, что Бунд есть не что иное, как меньшевистская организация, как секция II интернационала[888], как крыло II Интернационала, есть организация буржуазная. Я этого ясно не говорил, но есть во всяком случае социалистическая организация, хотел пройти этот вопрос вскользь, но бундовцы оказались более левыми, чем я, и давай дальше гонять мою критику. Выявилось 7 чел[овек], которые говорили — давай анархизм. Тогда, товарищи, был грех — еще два доклада, еще один реферат и две составленные прокламации открывали существование на долгое время, в продолжение всей революции, анархистской группы, которая выделила очень и очень крупных революционеров.
Это, товарищи, было не только в Ковно. Когда мы ехали в Белосток, мы составили 3 группы, в Ковно, Яново и Вильне. Мы были даже отчасти недовольны такой легкой победой. Можно было думать, что это не очень серьезно. К сожалению, надо сказать, что это было столь же серьезно, сколько было серьезно и все движение среди евреев. В тогдашний период, в эпоху, о которой мы говорим, от тактики зависело гораздо больше, чем от программы. В самом деле, те знания, которые можно было успеть передать Ковенской группе, были слишком скромны, чтобы организовать движение какое бы то ни было, но все же факт, что такое движение организовалось, и когда я приехал через полгода в Ковно, я нашел такое огромное движение, которое терроризировало весь город. Это движение в течение полгода заставило о себе говорить всех и вся, правда, не всегда положительно, были иногда даже отрицательные факты, как убийство сына очень большого ковенского раввина. Я потом узнал эту историю, этот сын был вечно из тени отца своего, на смертном одре отец его помазал, политически совершенно было некстати, даже совсем не нужно и очень плохо было убийство сына этого раввина. Массу других вещей помнят товарищи в [18]98-[18] 99 г.
Нашумела история с одной бундовкой, которую гоняли в Сибирь — Ревекка Вайнерман[889], которая шла этапным порядком вместе с др[угими] товарищами и была как будто изнасилована конвойным офицером. Отец Вайнерман[890] жил в Ковно и пользовался некоторым уважением, был связан с прогрессивными социалистическими кругами, и вот у этого Вайнермана была довольно смелая, довольно решительная экспроприация. Через полгода мы нашли с точки зрения анархизма столько плохого, и столько хорошего, что буквально нужно было удивляться, каким образом это движение так разрослось. Я имею в виду только одно, я хочу указать только, как быстро развивалось это движение анархическое.
Основывал я это движение на ненормально плохом, экономически отчаянном положении еврейского населения. Масса евреев рабочих не знала, что с собой делать, зарабатывали 4–5 р. в неделю тяжелой работой, работая 12–14 и 15 часов в сутки. Эти 4 рубля обусловливали самое несчастное, самое бедственное существование, но и такую работу не всегда можно было найти. Масса сезонных рабочих работали приблизительно 6 месяцев в году или 7 мес[яцев]. И тогда таким рабочим нужно было максимум социализма — немедленная социализация земли. Все основное зло лежит во 2-м Интернационале, было бы движение в руках анархистов, все это изменилось бы в несколько дней. Вот такая смелая пропаганда, объединенная с отчаянным экономическим положением и в данном случае, я позволю себе сказать, с особой еврейской склонностью к глубокой вере, с еврейской психологией решали все. Я потом видел таких фанатиков, которые верили, что в их время осуществится социальная революция целиком, что они мне напоминали старых хасидов, которые прехладнокровно на молитве заявляли, что
