конце концов было достигнуто.
Всего Равич перевела четыре произведения Шолом-Алейхема — два романа и два цикла рассказов, но из них в ее русской версии увидело свет лишь одно — роман «Der blutiker shpas» («Кровавая шутка»)[947]. Циклы новелл «Men izzikh moykhl» и «Ме hulyet», в переводе озаглавленные «День Всепрощения» и «День веселья», были анонсированы журналом «Современник» на второе полугодие 1913 года под общим названием «Миниатюры», однако по неизвестной причине публикация не состоялась (Амфитеатров, благоволивший еврейскому коллеге, в этом издании давно не работал)[948]. Что касается романа «In shturem» («В бурю» или, в версии Равич, «В грозу»), то Шолом-Алейхем почему-то прервал редактирование перевода, поступившего к нему от Равич в конце 1913-го, и больше к этой машинописной рукописи не возвращался[949]. То ли он рассорился с издателем и переводчицей, то ли остался недоволен полученным текстом, то ли отложил работу над ним на потом, увлекшись другими проектами. В любом случае «потом» уже не наступило: с середины апреля по середину июля 1914-го писатель совершал турне по городам России, выступая в переполненных залах с чтением своих рассказов, а все дальнейшие планы перечеркнула начавшаяся две недели спустя мировая война.
Сама Сарра Равич, как кажется, опытом переводческой работы осталась довольна. Едва завершив сотрудничество с Шолом-Алейхемом, она — уже по собственной инициативе — взялась за перевод автобиографической книги австрийской социал-демократки и борца за права женщин Адельгейды Попп. Чтобы получить разрешение от автора, Равич обратилась за рекомендацией к Георгию Плеханову, не без гордости сообщив «патриарху марксизма»:
Я позволю себе, уважаемый товарищ, попросить Вас дать мне рекомендацию, из которой видно было бы, что я добросовестно выполню эту работу.
Немецкий язык я знаю достаточно хорошо (жила в Германии). Переводить пробовала и успешно[950].
Уже через три месяца «История одной работницы» Адельгейды Попп появилась на страницах того самого журнала «Современник», в котором публиковались «Блуждающие звезды» Шолом-Алейхема, но не нашлось места для его «Миниатюр». За напечатание мемуаров Попп на один из номеров журнала был наложен арест, а редактора привлекли к уголовной ответственности[951]. После революции «История одной работницы» в переводе Равич выдержала несколько переизданий.
В годы Первой мировой войны Равич входила в круг наиболее близких сподвижников Ленина. Среди сотен писем, которые он написал в тот период, десятки адресованы ей, Карпинскому или им обоим. Тематика писем: борьба с «оппортунизмом» швейцарских социал-демократов, организация различных «рефератов» (публичных лекций), издательские дела, запросы на те или иные библиотечные книги и многое другое. Не случайно в апреле 1917-го «товарищ Ольга» оказалась среди пассажиров первого же «пломбированного вагона», в котором большая группа эмигрантов-революционеров во главе с Лениным через Германию возвратилась в Россию[952].
В России Равич включилась в деятельность Петроградского комитета РСДРП(б), заведовала его агитационным отделом, участвовала в заседаниях ЦК по подготовке вооруженного восстания. В дальнейшем она занимала различные партийные и государственные должности, несколько месяцев — после гибели Моисея Урицкого в августе 1919-го — даже возглавляла Комиссариат внутренних дел Союза коммун Северной области. К тому времени ее брачный союз с Карпинским распался, но сложился новый, как видно не слишком продолжительный, — с Григорием Зиновьевым, «хозяином Петрограда» (то есть председателем Петроградского совета), тогда кандидатом в члены, а затем и членом Политбюро ЦК РКП(б)[953].
Равич являлась делегатом нескольких съездов большевистской партии (VI–X и XIV), выступала против заключения Брестского мира, примыкала к различным оппозиционным группам, была исключена из партии XV съездом (в 1927-м), но затем восстановлена. Ее последняя должность — управляющая Воронежским кондитерским трестом. В декабре 1934 года — в рамках репрессивной кампании, развернувшейся в стране после убийства Кирова, — преданную большевичку арестовали по сфальсифицированному делу так называемой Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других. Последующие этапы ее биографии размечены постановлениями Особого совещания при НКВД/МВД СССР: январь 1935-го — пять лет ссылки (отбывала в Вилюйске); апрель 1937-го — пять лет исправительно-трудовых лагерей (отбывала в Красноярском крае, позднее срок заключения увеличили); январь 1947-го — бессрочное поселение в Красноярском крае. В апреле 1954-го решением МВД и Прокуратуры СССР тяжело больную Равич освободили от ссылки со снятием судимости, но до полной реабилитации в судебном порядке она не дожила. В 1957 году соратница Ленина и переводчица Шолом-Алейхема умерла в доме инвалидов одного из таежных поселков Красноярского края[954].
3
Корреспонденция между писателем и его переводчицей, как и следовало ожидать, учитывая отсутствие у них каких-либо общих интересов, посвящена исключительно их работе над текстами переводов и связанным с этой работой «техническим» вопросам — взаимодействию с издателями и редакциями, срокам сдачи рукописей, финансовым расчетам. Мимолетные отклонения от подобной проблематики, такие, например, как упоминания пасхального седера и ханукального вечера, практически всегда принадлежат не основным участникам переписки, а периодически подключавшимся к ней детям Шолом-Алейхема, Эмме и Михаилу.
Тем не менее, несмотря на строго деловой, «прикладной» характер писем, они позволяют судить об общих подходах Шолом-Алейхема к искусству художественного перевода — подходах, сформированных и благодаря его собственным опытам автоперевода, и в процессе сотрудничества с другими переводчиками. В общении с Равич он, как и ранее, проявляет себя последовательным сторонником радикальной адаптации текста к новой читательской аудитории[955].
В частности, писатель настаивает на многочисленных сокращениях. Очевидно, он считает русского читателя куда более подготовленным к восприятию произведения на актуальную общественно-политическую тематику (речь идет о романе «Кровавая шутка»), чем читатель еврейский. В одном из писем (документ № 53) содержится подробное разъяснение:
В дальнейшем продолжении романа есть, кажется, места и даже целые главы, которые для еврейского читателя представляют кое-какой интерес, но для русского читателя они чрезвычайно наивны. Такие места или главы я бы просил
Вас по возможности сокращать и даже выбрасывать. <…>
А потому я полагаюсь на Ваш вкус и такт, и прошу иметь в виду, что Ваш перевод предназначается для большой русской публики[956].
Далеко не всегда Шолом-Алейхем находит понимание со стороны Равич и однажды (документ № 28) даже с досадой восклицает:
Пожалуйста, держитесь всех сокращений! И вообще моих указаний. Только там, где я грешу против грамматики или стиля, я подчиняюсь. Если же я что-либо вычеркиваю, значит, оно безусловно не нужно. Иначе к чему моя редакция?
В другом письме (документ № 92) необходимость в сокращении перевода объясняется тем, что остросатирическое описание коммерческой деятельности героя-еврея (в романе «В бурю») может дать повод для антисемитской интерпретации:
…есть места, которые необходимо выбросить. Например]: в начале, в описании внешности и характера Шестопала, по-русски вышло
