«я верю, что сегодня грядет Мессия» и т. д. и т. д.
Это отчаянное положение вместе с еврейской психологией, психологией убежденного народа, убежденного населения делают быстро то, что дают анархизму к услугам лучших революционеров, чистоте физиономии которых до сегодняшнего дня приходится удивляться. Есть люди очень хорошие, но которые все-таки клонятся и туда и сюда, но эти люди прошли жизненный, революционный свой путь, быть может, очень короткий путь, без заминки, или прямым путем, все остальное вне анархистской деятельности им казалось мечтой.
Я еще вспоминаю доклад-реферат свой на еврейском кладбище в Белостоке. Когда я объяснял товарищам, активной Белостокской группе[891], об анархизме в Лондоне, я сказал, что анархизм не является только решением экономической проблемы, анархизм охватывает все вопросы, которые человек выставляет в течение всего его существования на Земле. Например, мы боремся в Европе и Америке против религии столько же, сколько против буржуазии, против собственности. Я имел тогда определенное намерение. Дело в том, что анархизм стал увлекаться бомбами, хотелось бы сделать его более широким, более жизненным — это движение, и я указал новые отрасли борьбы, новые моменты для побед и т. д. Но помню, как меня товарищи подняли на ура. «Что вы предлагаете?» — спрашивают меня. Пришлось ответить, что анархизм толкует о свободе любви и о свободе брака. Тогда поднялся против меня такой шум. Анархисты — о свободе любви и брака, да понимаешь ли ты, что мы — анархисты, все кандидаты на виселицу и на эшафот, что нам думать о какой-то форме брака?
Это были товарищи удивительно преданные и глубоко убежденные, таких людей, каких имело движение [190] 5-го года — я не помню до сих пор. Мы видели все фазы революции [19517-го года, мы видели разных людей в этой революции, но таких типов, как люди [190] 5-го года, как Гедальке[892], Энгельсов[893], Гелингер[894], Лейзере Городовойчик[895], Майзель[896] и много друг [их], эти люди были совершенно исключительными, были совершенно особенными людьми. Если бы мне было позволено немного пофилософствовать и коли бы я мог заняться этим делом, я должен бы сказать, что эти люди были симпатией истории, знамением времени. Для меня, например, стало ясным, почему в русской литературе очень часто занимались такие люди, как Тургенев[897], Чернышевский[898], Пушкин[899], стремились типами оформить эпоху. В Евг[ении] Онегине[900] описывается не только класс, не только известная группировка людей. Тургенев также описывает нам эпоху, Чернышевский — туже эпоху, но с другой стороны, с другой точки зрения. Вот я и думаю, что эти люди являются самыми яркими представителями эпохи и знамением времени. К сожалению, о них ничего не писали, их имена помнят сегодня еще сотня-другая людей. И если мы действительно таких типов, как Мейер Бестия[901], если бы мы могли расшифровать их психологию, мы получили[902] удивительнейшее, глубочайшее впечатление. Нам был бы ясен анархизм того времени, нам было бы ясно, куда загнало еврейское население царское правительство своим угнетением.
Этот анархизм какой философией, каким мировоззрением жил, это довольно трудно сказать, мировоззрение это не поддается учету. Я помню, что масса из этих людей неоднократно говорили, что я анархист, такой же как Казерио[903], Равашоль[904] и проч[ие]. Этот товарищ прекрасно знал об этих людях, и был отчасти заражен, если не их мировоззрением, то все же их оправдывал целиком, понимал их.
С другой стороны анархизм, с его революционной техникой, с его револьверами. Должен сказать, что револьвер был очень подробно разобран еврейским анархизмом. Здесь я хочу напомнить, что для еврейского народа и еврейских рабочих считалось довольно ненормальным, исходя из исторической точки зрения, спать с револьвером, знать каждый его винтик, полюбить этот револьвер, как любит черкес свой кинжал. Эти люди получили технику и довольно богатую технику бомб. Каждый более или менее активный анархист умел составлять бомбу и, далеко не плохие, македонские бомбы усовершенствовались весьма. Одна македонская бомба Геринга[905] положила чуть не десяток городовых. Он умел начинить ее так виртуозно кусочками железа, гвоздями и так крепко запаять, что она взорвалась с огромной силой.
От еврейских идейных анархистов это оружие — револьвер и бомба — перешли отчасти к люмпен-пролетариату еврейскому. Товарищи, вы должны знать, что еврейский люмпен-пролетариат также весьма типичен и совершенно иного сорта, чем тот, который коронует Наполеона III[906] и т. п. Еврейский люмпен-пролетариат — это тип известного комбинатора разных идей, он начинает, может быть, очень хорошо, он думает весьма благочестиво и целомудрен с идеей, но с течением времени он просто комбинирует — почему так, а не иначе, почему я должен отдавать все группе и не пользоваться этим самому, и тогда этот человек делает крайний шаг и этот шаг осуждается товарищами. Тогда этот человек избирает группу себе подобных, которые признают иную программу, и получается люмпен-пролетариат, который промышляет идеей. Таких людей было очень много, я думаю, что таких было гораздо больше, чем других анархистов.
Вместе с тем, если они совратили много хороших, то идейные анархисты не остались у них в долгу и очень часто мы вырывали из рядов люмпен-пролетариата замечательных революционеров, замечательных рабочих, например, Калман Белостокский[907], Арон в В.[908] Таких людей можно найти массу. Я помню статистику, которая говорит нам, что в течение 1905, [19] 06, [19]07, [19] 08 гг. в Западной России — Польше, Латвии, Литве было совершено не меньше миллиона экспроприаций[909]. Это было не только делом еврейских рук, еврейских анархистов, они представляли приблизительно от всеобщего процентов 15–20, но если взять 100 тысяч экспроприаций на долю еврейских рабочих, то в этих экспроприациях участвовали 75 % того люмпен-пролетариата, который действовал только в своих собственных интересах. Комбинатор Зелик Маляр[910], целая группа виленских мясников, целые группы из чисто уголовного мира.
Я сказал, что претендовать на историческое изложение, сколько-нибудь критическое и литературное, я не смею. Я рассказываю приблизительно факты и даю им некоторую оценку. Перехожу теперь к другой отрасли. Для того, чтобы больше понимали этих анархистов, я хотел бы остановиться более подробно на двух из них. Миша Токарь[911], еврейский рабочий из Варшавы, после длительной революционной деятельности он бросает пределы России и уезжает за границу в Зап[адную] Европу от преследования полиции, остается там недолго, возвращается весной 1908 г.[912], на параде, мне кажется, что это был парад 6 января, он стреляет в ген [ерал]-губернатора Гершельмана[913].
Я был в тюрьме, товарищи, дело в том,
