YEUX GLAUQUES [54]
Гладстон[55] был еще чтим.Джон Рескин[56] прославился в свете«Сокровищами короля».Крыли Суинберна и Россетти.
Бьюкенен[57] мямлил вонючий;Голова ее, фавном глянув,Развлечением сталаДля художников и донжуанов.
В набросках Бёрн-Джонса[58] горятДо сей поры ее глазки.И царь в галерее ТейтПоет по ее подсказке.
Глазки прозрачней ручья.Рассеян и пуст их взгляд.Мертворожденные, на́ люди вышлиАнглийские Рубайат.
Тот же ясный взгляд, как у фавна,Но на лике печать разложенья,Глазки таятся и ждут…«Ах, бедная, бедная Дженни»[59]…Возмущена, что вселеннаяНе удивляется хоромОчень скандальной историиС последним ее ухажером.
«SIENA MI FE, DISFECEMI MAREMMA» [60]
Среди черепов под стеклом и зародышей в маринадеОн пытался усовершенствовать каталог —Последний отпрыск старинного рода,Из страсбургских сенаторов, господин Верог.
Два часа он судачил о Галифе,О Даусоне, о Клубе рифмачей[61] — для букетаРассказал, как умер Джонсон (Лионель):В пабе упав с высокого табурета.
Но на приватно устроенном вскрытииНе найден был алкоголь в трупе этом:Ткани сохранны — пахнуло на Ньюмена[62]Разумом чистым — как виски гретым.
Шлюхи были Даусону дешевле отеля;Хедлам звал ввысь; крал Имедж[63] из клада,Где сплелись Терпсихора, церковь и Вакх,Как говаривал автор «Дорийского лада».
Господин Верог, далекий от моды,Со злобою дня не нашедший связи,Был не в чести у юнцовИз-за шальных фантазий.
БРЕННБАУМ
Ясные небесные глаза,Кругленькое личико дитяти,Жесткость от воротничка до гетр,Коей жалость глупая некстати.
Все — Хорив, Синай и сорок лет —На лице лежало грузом каменным,Если вдруг дневной искрился светНа Бреннбауме Непререкаемом.
МИСТЕР НИКСОН
В кремовой каюте самоходной яхтыМистер Никсон советовал мне тоном приятеля:«Не откладывайте в долгий ящик. ОбдумайтеСлабости обозревателя.
Я был столь же беден, как вы.Вначале, конечно, я просто копилГонорары — по пятьдесят в ту пору, —Вещал мистер Никсон. —Верьте мне, возьмите себе раздельчик,Даже если вам служба претит.
Обозревателям — в лапу. С пятидесятиЗа полтора года я дошел до трехсот.Самым трудным орешкомОказался некий доктор Дандес.
Я на людей смотрю под одним углом —Купит или не купит мою работу.Чаевые — хорошая вещь, чего не скажешьО литературе — тут они бесполезны.
С ходу шедевр не призна́ет никто.И по боку стишки, мой мальчик,Кому нужна эта дурь».……………………………………
Похоже советовал мне приятель Блаугрема:«Хватит лезть на рожон.Прислушайся к окружающим. ДевяностыеВ эту игру поиграли и сдохли, и лопнул пузырь».
X
Под покосившейся крышейСтилист обретается сирый,Нищий, неслышнее мыши;Вот из сумятицы мираВечной природою взят.С необразованной дамойДар совершенствовать рад.Драму приветствует яма.
Кровля течет у жилища,Где немы изыск и раздор.Тяжелая, жирная пища.У двери скрипучий запор.
XI
Хранительница des habits Milésiens[64]По части ума и эмоций.Но в Илинге[65] разве найдетсяДостойный подобных сцен?
Но что тут, по правде, милетское?В ней бабушкин старый заветЗасел на десятки лет:Блюсти положение светское.
XII
«Дафна, чей стан корою покрыт[66],Листвой ко мне тянет руки», —Субъективно. В гостиной, обитой тафтой,Госпожу Валентайн ждал в муке,
Зная, что мой костюмСовсем не того покроя,Который бы в ней вызывалСтрасть хотя бы порою,
И сомневался поройВ тонкости пониманияЛитературных затей,Но не ее призвания:
Поэзия — граница идейДля нее, но также и средствоВовлечь те слои,Что с крайностями по соседству;
Крючок, чтоб завлечь леди Джейн,Повод театра коснуться,А в случае революцииПодруги нет задушевней.…………………………………
С другой стороны, шагает душа,«Та, кою питали культуры великие»,По Флит-стрит, едва дыша,И доктора Джонсона[67] слышатся клики.
И тут ведь давно продажаНосочков для резвых козочекВытеснила разведениеЧудны́х пиэрийских розочек.
ENVOI[68] (1919)
Иди, немая от рожденья книга,Поведай той, что песню Лоуса мне пела:Как песней некогда,Ты жизнью овладела,Быть может, ты бы мне простить сумелаГрехи, что делают мой дух увечным,И увенчала бы себя хваленьем вечным.
Поведай той, что прячетВ простом напеве клад,Заботясь лишь о том, чтоб прелести ееЖизнь смыслом наполняли:Пусть сохранится это бытие,Как роскошь роз в волшебном янтаре, —Оранжевый и красный, как в заре,Сольются, станут веществом одним,Одною краской, время стерегущей.
Поведай той, что ходитС былою песней на устах,Не расставаясь с песнею, не знаяТех уст, что песню сотворили,Тех уст, что губ нежнейших не грубей, —Они в веках споют хваленья ей,Когда наш прах с уоллеровым ляжет, —Опилки на опилки немоты,И все разрушат зубы пустоты —За исключеньем красоты.
ТОМАС СТЕРНС ЭЛИОТ
ПРЕЛЮДИЯ
© Перевод М. Зенкевич
Густеет зимний вечер в ночь,И запахи чадит жаркое.Шесть часов.Сожженье дымных дней такое,И вот вам ноги обмоталДождливый шквалЛиствою, сброшенною в грязь,Газетами с пустых участков;И бьет, струясь,О ставни, трубы ливень частый.А на углу стоит, дымясь,Извозчичья худая кляча,И фонари зажглись, маяча.
ШЕПОТКИ О БЕССМЕРТИИ
© Перевод А. Сергеев
О смерти Вебстер размышлял,И прозревал костяк сквозь кожу;Безгубая из-под землиЕго звала к себе на ложе.
Он замечал, что не зрачок,А лютик смотрит из глазницы,Что вожделеющая мысльК телам безжизненным стремится.
Таким же был, наверно, Донн,Добравшийся до откровенья,Что нет замен вне бытияОбъятью и проникновению,
Он знал, как стонет костный мозг,Как кости бьются в лихорадке;Лишенным плоти не даноСоединения и разрядки.……………………………
Милашка Гришкина глазаПодводит, чтобы быть глазастей;Ее привольный бюст — намекНа пневматические страсти.
В лесу залегший ягуарМанит бегущую мартышкуПри помощи кошачьих чар;У Гришкиной же свой домишко.
Волнообразный ягуарВ чащобе душной и трясиннойРазит кошатиной слабей,Чем крошка Гришкина в гостиной.
Прообразы живых существВкруг прелестей ее роятся;А мы к истлевшим ребрам льнем,Чтоб с метафизикой обняться.
ГИППОПОТАМ
