В столике, в самом углу, крошечный пузырек. Синий, почти непрозрачный. С несколькими каплями всего. Его надо достать. Надо открыть. Поднести ко рту. А руки не слушаются, не хотят.
Сапоги миновали верхнюю ступень. Устало чья-то нога коснулась площадки. За ней вторая…
И вдруг явилось спокойствие. Рука Надие стала твердой, только у самого рта задержалась на секунду, словно в каком-то раздумье. Прижала к губам холодное стекло.
Один лишь глоток.
Она еще успела удержать себя, не упасть на паркет… Скользкий, каменно-твердый.
Когда через полчаса взломали дверь, Надие лежала на тахте спящая.
Так показалось Дитриху. И он опустил приготовленный к выстрелу пистолет…
10 часов 32 минуты.
Ольшер докладывает начальнику управления шпионажа и диверсий службы безопасности Вальтеру Шелленбергу о происшествии в «Тюркостштелле». Страшном происшествии. Нужна сила воли, чтобы сказать это бригаденфюреру. Капитан понимает, чем может кончиться доклад, и смотрит с тоской на шефа. На складки у рта. Когда бригадефюрер злится, складки западают глубоко, губы поджимаются и начинают вздрагивать.
— Все? — ставит точку этими вздрагивающими губами Шелленберг.
— Все, господин генерал.
Шелленберг связывается с начальником полиции и службы безопасности Кальтенбруннером. Говорит, сдерживая волнение:
— Прошу поставить в известность рейхсфюрера.
Ольшер сидит как приговоренный. Слушает. Отмечает этапы развития событий. События разворачиваются уже без него. Он вычеркнут. Сейчас зазвонит телефон у Гиммлера. Один, другой. Забегают люди на Принц-Альбрехтштрассе. Заработает секретная служба. Полетят шифровки. Ольшер не сомневается, что операция, которую готовят все инстанции полиции безопасности и службы безопасности в Германии и в оккупированных областях, будет отменена. Огромная машина, предназначенная для нанесения удара, мгновенно остановится. Бессмысленно, даже преступно осуществлять операцию, о которой предупрежден противник.
Ольшер чувствует, как холодеют у него руки, как подступает к горлу тошнота.
А Шелленберг молчит. Смотрит на аппарат, над которым вот-вот вспыхнет сигнальная лампочка, и молчит.
— Какой будет приказ? — нарушает тишину капитан. Он имеет в виду приказ, решающий судьбу начальника «Тюркостштелле».
Бригаденфюрер возвращается взглядом к тому месту, где должен находиться Ольшер. Думает. Довольно долго.
— Идите! — говорит Шелленберг. — Приказ поступит в течение ночи.
Ольшер уходит. Уносит свое развинченное тело.
Уже работает секретная служба: «Приказ номер триста семь дробь шестьдесят два, литер “зет” отменяется. Отменяется. Отменяется… Получение этого распоряжения подтвердить немедленно».
9 часов 4 минуты.
Время снова отступает. На двадцать восемь минут. Это нужно для того, чтобы застать Саида дома, на Шонгаузераллей. Около газовой печки. Рядом с Паулем Хенкелем. Старым, больным Хенкелем. Он прилепил к животу грелку, согнулся — так ему легче, — а ноги подсунул под печь.
Хенкель тоже причастен к событиям. Он — отец Рут, тесть президента и в какой-то степени сотрудник Туркестанского национального комитета. Правда, старик не чувствует себя родственником людей с положением. Все, что есть у Пауля, — в этой комнате: старая обветшалая мебель, несколько картин малоизвестных художников и паек военного времени. И еще жена — седая, полная Марта. Обожающая дочь и равнодушная к мужу. Равнодушная потому, что старый Пауль осуждает Рут, уходит из дому, когда та появляется на Шонгаузераллей. К счастью для Пауля, это случается редко. За последний год она была здесь дважды. Второй раз, провожая Саида.
Хенкель хорошо говорит по-французски, он передал дочери свое богатство, поэтому Рут и работает диктором на «Рундфунке». Больше ничего не смог ей передать. Денег у старика не было, а мысли Пауля оказались ненужными Рут. Она живет собственными идеями.
Старик не уверен, что идеи эти хороши. Не уверен и в том, что такие люди, как его дочь или зять, должны находиться у власти, пусть вне Германии. Это оскорбляет людей, оскорбляет Пауля Хенкеля.
О власти сейчас и говорит он Саиду. Не о Гитлере, не о Геринге — Пауль знает, что о них говорить нельзя. Можно говорить вообще о власти, о справедливости. Вспоминать историю. Далекую, украшенную такими именами, как Демосфен, Сократ или Цезарь… Можно еще говорить о человеке, о бренности всего существующего. О несчастном Азизе, упавшем на асфальте. Пауль, как и Саид, не знает, кто убил Азиза. А если бы старик узнал, не поверил бы. Впрочем, он не поверил и в убийство Мустафы Чокаева, хотя многие намекали на это и даже называли имя убийцы. Нет, Пауль лучшего мнения о людях.
Хенкель прерывает свою спокойную речь только для того, чтобы поудобнее пристроить грелку или вздохнуть: «Да, жизнь человеческая…»
Так может пройти весь вечер. Старик будет говорить, Саид слушать. Пытаться слушать.
Вдруг вспыхивает звонок в передней. Все вздрагивают. А Саид бледнеет. Кто может звонить к Хенкелям в такое время? Азиза нет. Азиз мертв…
— Что это? — спрашивает фрау Марта.
— Иди узнай, — ворчит Пауль. — Наверное, несчастье. В наше время в дом входит только несчастье.
— Боже!
Она идет в переднюю. А там уже стучат в дверь. Сапогами.
— Открывай!
— Кто? — губы у фрау Марты трясутся.
— Гестапо.
Вот и все. Кому-то в доме надо собираться. В дорогу.
Саид узнает голос Берга. Вскакивает. Идет к двери, чтобы увидеть его. Понять, зачем он здесь.
Часы показывают девять ноль четыре. На четыре минуты задержался Берг. Штурбаннфюрер, составляя график операции, против адреса «Шонгаузераллей, 57» пометил — 21 час. Почти точно.
Берг стоит на пороге. В черном лакированном плаще, в фуражке со свастикой и белым черепом. Лицо серое, застывшее, почти каменное. Губы сжаты. Он разжимает их, чтобы сказать беспощадное:
— Все остаются на своих местах. Сопротивление бесполезно.
«Это не он. Не Берг!» — думает Саид. И отшатнулся. Пытается уйти. В это время оберштурмфюрер ударяет его в лицо.
— Сволочь! Мы научим тебя уважать законы Германии.
Сзади напирают гестаповцы. Вбегают в коридор, перешагивают через Саида. Кто-то давит сапогом его локоть.
— Приступайте к обыску! — рявкает Берг.
Это все-таки Берг. Его глаза. Они смотрят зло на Саида. С ненавистью.
Оберштурмфюрер опускается на корточки, начинает ощупывать Исламбека.
— Где? — едва слышно спрашивает он Саида. Только двое в коридоре: Берг и Саид. Остальные в комнатах.
Хоть бы улыбнулся, что ли. Смежил веки, дал понять: я Берг. Нет. Каменное лицо.
Неужели провокация!
— Где? — повторяет Берг. Гестаповец торопится. Ему надо получить ответ. Рядом люди. Совсем близко.
А если это Берг? Все-таки Берг.
— У нее…
Лицо меняется. На нем досада.
— Черт возьми!
Саид не понимает, чем недоволен Берг. Он же сам велел вернуть документ Надие. Или забыл?
Поднимается гестаповец. Пинает легонько Исламбека.
— Ауф!
Гаркает на всю квартиру:
— Подлецы! Им не дорога Германия. У них нет ничего святого.
Это относится уже к старому Паулю и его жене. Они, видите ли, сдали комнату преступнику Азизу Рахманову, укрыли его.
Берг ругается, а гестаповцы переворачивают дом вверх дном — летят подушки, одеяла, летят книги Хенкеля, трещит обшивка на стульях. Пауль пытается защищать свое имущество. Он что-то запинаясь говорит.
— Швайген! — глушит старика оберштурмфюрер. Хенкель немеет мгновенно. Шаркая шлепанцами, исчезает в кухне.
Надо встать и Саиду. Команда давно подана, а он все лежит, припав головой к стене. С губы сочится кровь — крепкий кулак у этого Берга.
«Что же все-таки происходит — думает Исламбек. — И что произошло?»
И вдруг догадывается — провал!
Он встает, качаясь, не от боли, не от удара. От душевной муки.
Упирается плечом о стенку. И так стоит. Стоит, пока гестаповцы не заканчивают обыск. Они уходят, поторапливаемые оберштурмфюрером. Робкая, испуганная Марта провожает до двери страшных гостей.
Тени мелькают мимо Исламбека. Последняя — Берга. У порога он оглядывается и смотрит на Саида. Мгновение лишь. Ничего не говорит взгляд.
Так и остается Саид с нерешенным вопросом: Берг это или не Берг?
10 часов 10 минут.
Дитрих мог бы не возвращаться к Ольшеру. Мог бы поехать к себе в отдел и там заняться анализом фактов. Их набралось за несколько часов довольно много. К тому же штурмбаннфюреру хотелось связать эти факты с материалами по делу Мустафы Чокаева и Хендриксена, связать со схемой, которая так ясно вырисовывалась в донесениях майора. Надие Амин-оглы, судя по анкетам и сообщениям самого Ольшера, была дочерью эмигранта, связанного с английскими кругами в Турции, и появилась в управлении СС по рекомендации Чокаева. В кармане Азиза Рахманова найден парижский адрес того же Чокаева. Схема действует безотказно. Одно лишь смущает Дитриха — документ, похищенный у Ольшера, должен интересовать не столько англичан, сколько русских. Именно русских. А действует британская агентура. Вот что нелепо. Вот что надо осмыслить.
