точнее специально сделал паузу, чтобы Саша успела пожалеть о сказанном, чтобы поняла, какая она самонадеянная и как много на себя берет, чтобы услышала, как это комично звучит: надо же, целый многомиллионный грант зависит от кучки журналистов-дилетантов.
Но Саша смотрела на него со спокойным бетонным лицом, как смотрела бы невеселый фильм.
– В отделении работает еще четырнадцать прекрасных кружков, Саша.
– И какие же из них «беспрецедентно новаторские»? И есть ли в стране хотя бы еще одни психбольничные медиа, которые работает вовне? На большую аудиторию?
Не сработало. Она все поняла. Знает цену всему.
– «Ветрянка», конечно, самая новаторская, – Джумбер улыбнулся тепло и медово, обнимающе, всмотрелся в Сашу и заметил, что это чуть-чуть ее успокоило, как ее успокаивало все, намекающее на отцовское, недополученное.
– Тогда, получается, все зависит от нас.
– Саша, могу ли я предположить, что вы чувствуете себя так, будто вами воспользовались?
– Можете. Так и есть.
– Мне очень жаль.
– Тогда зачем воспользовались?
– Саша, мы не воспользовались, проект был включен в список еще до того, как стал таким успешным. Но теперь я понимаю, что это и есть наш счастливый билет. И, Саша, я думаю об этом с большой благодарностью к вам.
– Понятно.
– Деньги пойдут исключительно на больничные нужды. Творческие нужды. Если все получится, у авторов «Ветрянки» появится настоящая работа, с зарплатой.
Размышляя о гранте, планируя грантовое будущее, Джумбер обычно думал о большом и совсем не вникал в детали. Но Саше нужны были детали, потому что ей безразлично будущее больницы, безразлично все, что не принадлежит ей, все другие, не ее, пациенты ей так же безразличны. Поэтому в разговоре с Сашей, уговаривая Сашу, Джумбер сымпровизировал, но тут же подумал, что гонорары для авторов «Ветрянки» – это хорошая идея, тоже новаторская.
После новой паузы, долгой паузы, когда Джумбер наблюдал за Сашей и думал о ней и переменах внутри нее, он увидел, как Саша стала чуть мягче, спокойнее, потому что, скорее всего, сама она думала о возможном хорошем будущем для «Ветрянки». Или о том, что просто не умеет доверять людям.
– Саша, можно дать вам один добрый совет? Наш грантодатель – человек глубоко патриотичный. Не уверен, что он будет вчитываться в ваши материалы, но на всякий случай: можем ли мы какое-то время сосредоточиться на теме ментального здоровья, например?
Саша молчала, все еще примятая.
– Вы обещаете подумать об этом?
– Ага.
– Как вы себя чувствуете, Саша?
– Что?
– Вы выглядите устало и встревоженно. Я беспокоюсь о том, как вы себя чувствуете.
Джумбер снова всмотрелся в Сашу и понял, что сегодня он ее одолел.
– Нормально.
– Впереди, Саша, главный этап, от него зависит все, и я очень рассчитываю на вас. Предлагаю дальше идти вместе, стать партнерами, поэтому, пожалуйста, говорите мне обо всем, что вас волнует, мы с вами все решим.
– Зря вы мне не сказали про грант.
Джумбер проследил, как Саша, размякшая, успокоенная, но умеренно обиженная, вышла из его кабинета. Вспыльчивая, вечно воюющая, не терпящая к себе несправедливости, она могла бы легко потопить проект. Но без нее «Ветрянка» работать не будет, Джумбер понимал, что только благодаря Сашиной харизме то московское интервью, хотя оно было рискованным и совсем ему не понравилось, принесло так много подписчиков, что вообще вся эта ветряночья работа отапливается ее энергией; и совершенно очевидным было то, что Саша не сможет вечно сдерживаться хлипкой плотиной, которую построила сама из запретов, правил и ее вечного стремления жить спокойно. Настанет момент, когда металлические конструкции, доски и бетон взорвутся и полетят в небо, и тогда затопит все и всех: редакцию, больницу и самого Джумбера. Но Джумбер рассчитал, что до этого еще далеко, за это время он, конечно, успеет получить грант и спокойно закрыть «Ветрянку», если не найдет Саше замену. Джумберу нужно было всего-то два месяца, ровно столько оставалось до комиссии – к ее приезду «Ветрянка» должна быть на пике своих возможностей, и это способна сделать только Саша.
Но он не понял, что в Саше-горе появилась трещина, пока узкая, не раскурочившая всю Сашу, не призывающая наружу лаву, но ползущая вверх, к вершине, к тому месту, где Саша начинает действовать, не думая о последствиях. После разговора с Джумбером она не пошла к Леше, она вообще забыла про Лешу и стала ходить вокруг больницы, вокруг всех зданий, даже тех, рядом с которыми еще не была. Саша ходила вокруг технических построек, столовой, пристроек, машин для экстренных вызовов. Саша ходила, чтобы утрясти свое черное-мутное-непролазное, чтобы его стало хотя бы немного меньше, чтобы, пока Саша может что-то контролировать, не наделать вредного. Не сломать. Не убить. Не снести.
Джумбер ее собой отравил. Он с самого начала раскрыл Сашу (она позволила, дура, позволила) и разобрал ее на части, как суповой набор, на части более полезные и менее полезные. И резал, рубил, мял, варил, замораживал по своему усмотрению. Пользовал, пользовал, пользовал.
Ходить-ходить, выхаживать, утаптывать. Саша остановилась, замерила черное, вроде бы легче, вроде бы меньше, можно что-то предпринимать. Действовать.
А теперь Джумбер хочет отобрать у Саши то, что она сделала, ее самое ценное, завернуть в листы из канцеляризмов и положений, перевязать лентой и отдать московскому богачу, на вид депутату, «глубоко патриотичному», чтобы он нарезал «Ветрянку» по своему усмотрению и сожрал ее под гимн России.
Это нельзя оставить так. Я знаю, как будет лучше.
Со мной так нельзя.
Саша опоздала на редколлегию, где ее ждали шутящие, готовые работать, веселые, активные, совершенно изменившиеся люди-авторы, люди-творцы, люди-журналисты. Но когда Саша вошла в пристройку, Таня, Игорь, Даша, Астроном и Женя сразу увидели в Саше что-то страшное и новое, крушащее, злое, хотя, конечно, справедливое и правильное, праведное, потому что с Сашей не бывало иначе. Они слушали про комиссию, про грант и олигарха, про Джумбера, который все это скрыл (неспроста, Саш, неспроста, неспроста), про цензуру, на которую раньше не обращали внимания, и властных людей, желающих подчинить себе их проект, и впитывали злость, набухали от возмущения, сами производили злость и возмущение и к концу Сашиной речи чувствовали себя такими же обманутыми, использованными, брошенными, как она. Считали себя товарами для получения денег. Музейными экспонатами для показывания. Животными из контактного зоопарка.
Мы перезапустим «Ветрянку». Подготовимся и перезапустим ее до приезда комиссии. Мы скроем это от Джумбера, сказала Саша, и все согласились.
Нельзя, чтобы всякие богачи-коррупционеры, эти бандиты, забирали у нас наше дело. Потому что именно этого хочет Джумбер. Продать нас за грант. Он мне сам сказал.
А самое главное.
