— Хочешь посмотреть на своих братцев? — спросил он у нее, потрепав ее гриву.
Мы ступили на колесницу. Массивные ворота были широко распахнуты с утра. Парис направился в Нижний город, откуда тележки, повозки и колесницы тянулись широкой полосой в сторону Троянской долины. Вместо сдержанной молчаливости Верхнего города в Нижнем нас встретили приветственными криками. Люди высыпали на улицу, обступили нас так близко, что колесница с трудом могла проехать.
— Елена! Парис! — кричали они. — Да здравствуют Елена и Парис! Мы любим вас!
В нашу сторону летели цветы, фрукты, бусы, и некоторые падали в колесницу.
Парис обернулся ко мне.
— Теперь ты видишь, что чувствуют настоящие троянцы?
Какой-то мужчина бросился грудью наперерез колеснице и схватил поводья. Через мгновение его лицо выросло перед нами.
— Самая прекрасная женщина на свете! Это правда! И теперь она наша! — объявил он и громко закричал: — Она троянка! Она наша!
Спрыгнув с колесницы, он перекувырнулся в пыли ловко, как акробат, вскочил на ноги и засмеялся. Был ли он пьян? Неважно. Важно, что он радовался, и причиной этой радости были мы.
— Елена! Елена! — продолжал кричать народ.
Я подняла руку и указала на человека, стоявшего рядом со мной.
— Парис! Парис, моя любовь! — отвечала я.
Мы прибавили скорость и миновали последний дом Нижнего города, но шум позади нас не стихал.
— Они любят тебя, — сказал Парис, притормозив лошадей. — Слышишь, какой рев? Громче, чем у сирийского льва!
— Я никогда не слышала, как ревет сирийский лев, но поверю тебе на слово.
Мы запрокинули головы и расхохотались. Перед нами лежала широкая равнина, поросшая молодой травой и полевыми цветами. Но никаких лошадей я не увидела.
— В разгар лета лошади перебираются поближе к склонам гор, в поисках прохлады. Но сейчас они пасутся посреди равнины. Присмотрись получше.
Я прищурилась и различила табуны; лошади спокойно бродили по зеленым просторам.
— Кажется, вижу.
— Тут их около двух сотен. Есть совсем дикие, их нужно долго объезжать. Гектор прекрасно это делает, одно из его прозвищ — Укротитель диких лошадей.
— А ты?
— Справляюсь, но прозвища пока не заслужил.
Он завидует?
— Покажи, как ты это делаешь, — попросила я, оставив вопрос при себе.
Мы подъехали к ближайшему табуну. Примерно пятьдесят лошадей щипали траву и настороженно поглядывали на нас.
Парис вышел из колесницы, не делая резких движений. Я последовала за ним.
— Постарайся не вспугнуть их! — сказал он. — Они почти совсем дикие.
Несколько лошадей фыркнули и отскочили в сторону. Остальные стояли на месте, но их ноздри широко раздувались. Большинство были светло-мышастой масти, с черными гривами и хвостами. Я слышала, такой же расцветки бывают дикие лошади во Фракии.
Парис медленно, осторожно подошел к одной. Он попытался положить руку ей на спину, но она поскакала прочь, поглядывая назад большим черным глазом.
— Эта совсем необъезженная, — сказал Парис и перешел к другой лошади.
Та с миролюбивым интересом смотрела, как он приближается. Он медленно протянул руку, коснулся шеи лошади. И хотя та возбужденно фыркнула, но осталась на месте.
— Ты уже бывала под всадником? — шепотом обратился к ней Парис.
Он стал оглаживать лошадь по спине и бокам. Лошадь не шевелилась.
— Думаю, да.
Он без труда вскочил на нее: эти лошади были не очень высокими.
Лошадь вздрогнула и пустилась с места в галоп. Парис вцепился в гриву, крепко обхватил ее бока своими длинными ногами. Лошадь мчалась по равнине, хвост развевался, голова и шея вытянулись в прямую линию. Потом она стала взбрыкивать и становиться на дыбы. Лошадь оказалась совсем дикой: стало ясно, что никогда раньше она не знала всадника.
В беспомощном ужасе я смотрела, как лошадь пытается сбросить Париса, вскидывая вверх то передние, то задние ноги. У меня перед глазами мелькали то копыта, то хвост. Раз, другой, третий. Наконец два тела разделились. Парис полетел на землю, а лошадь помчалась прочь.
Я со всех ног бросилась к нему. Земля была жесткой, я спотыкалась о кочки, путалась в траве.
Парис лежал на спине, утопая в траве и цветах, разбросав руки. Его голова была неестественно запрокинута. Он не шевелился.
Я упала на колени, приподняла его голову. Он по-прежнему не шевелился. Дышит ли он? Я сама уже почти не дышала, когда приложила ладонь к его груди и ощутила слабое биение.
Его глаза были закрыты; я в ужасе смотрела на него. А что, если они никогда больше не откроются? Что, если…
Он застонал и приоткрыл глаза. Сначала их взгляд был невидящим, потом он заметил меня.
— Я ошибся, — сказал он. — Эта лошадь не знала всадника.
Он медленно сел и пошевелил руками, согнул и разогнул их. Потом ощупал ноги, потряс ими в воздухе. Потом сделал наклон вперед-назад.
— Спина болит, но идти могу, — заключил он и покачал головой. — Даже Гектор не совладал бы с такой лошадкой.
— Ты долго продержался на ней, — сказала я.
— Да, скакать на ней было приятно — сначала.
Парис огляделся.
— Нужно запомнить эту лошадь. Я сам хочу довести начатое до конца. У нее черное пятно за правым ухом. Мы с ней еще поскачем!
Он поднялся на ноги и застонал от боли.
— Я подведу колесницу поближе, — предложила я, поддерживая его. — Не пытайся идти через силу.
Не слушая его возражений, я поспешила к колеснице с терпеливо ожидавшими лошадьми.
Вскочив в нее, я направилась к Парису по кочкам. Колеса застревали в траве, но крутились. Парис вскарабкался на колесницу, морщась от боли. Я хотела развернуть лошадей и двинуться в обратный путь, но он затряс головой.
— Нет, я хочу еще многое показать тебе. Смотри, небо ясное, день только начинается. Рано возвращаться. Тут, вдоль Скамандра, есть дорога среди деревьев, по которой можно проехать прямо к морю.
Мы выехали на ровную дорогу, о которой он говорил. По обе стороны росли тамариски с розовыми цветами, дававшие тень. Скамандр был уже Еврота, но с быстрым течением. Я предположила, что его питают тающие снега с горы Ида. Неужели снег на ней не тает до середины лета, спросила я у Париса.
— Да, это так, — ответил он. — Мне встречались сугробы незадолго до цветения крокусов и гиацинтов. Но Скамандр питается не только снегом. В него впадают два притока, которые текут почти рядом — но один очень теплый, а другой холодный. Они протекают по другую сторону Трои. Женщины ходят на них стирать белье.
— Это невероятно! Холодный приток и горячий — нет, этого не может быть! — засмеялась я. — Или это место волшебное, как и сама Троя?
— Вот именно. Чуть погодя ты все увидишь своими глазами, и твои сомнения рассеются. А теперь мы поедем в другое место. В сторону Геллеспонта.
Другие колесницы направлялись по ровной гладкой дороге к морю. Достигнув берега, мы вышли из колесницы. Парис хромал, но говорил, что это пустяки. Он повел меня к полосе прибоя, усеянной ракушками. Шум моря наполнил слух.
— Смотри! Смотри туда!
Он указал на темную линию, пересекавшую горизонт.
— Это противоположный берег — кажется, он так близко, а добраться до него нелегко.
— Почему, из-за течений?
— Да. Их два: одно поверхностное, другое глубинное. Оба очень сильные и быстрые. Верхнее течение — главное, оно сносит к западу. Если хочешь пересечь залив в самом узком месте, то отчаливать нужно много ниже. Плыть прямо по курсу невозможно. А если не получится бросить якорь в нужной точке, ты обречен. Обречен бороздить Черное море, если тебя подхватит нижнее течение. Может, это не так уж плохо.
— Говорят, по Черному морю перевозят товары, которые очень высоко ценятся.
Какие — я тогда еще не знала.
— Да, и серебро, и золото, и янтарь, и лен, и многое другое.
— Кто имеет право заниматься перевозкой товаров?
Парис удивленно посмотрел на меня.
— Каждый, кто имеет возможность. Кто способен разрешить или запретить людям торговать?
— А я слышала, что троянцы задерживают корабли, пока те не заплатят пошлину.
— Чем дальше уголок, тем страшнее слушок. Пока какая-нибудь история доберется до Спарты, она изменится до неузнаваемости. Мы не имеем возможности задерживать корабли. Как это сделать? Мы ведь не можем поставить барьер через пролив. Другое дело, что нашим союзником является ветер. Случается, он прибивает корабль к нашему берегу, и тому приходится ждать попутного ветра. У корабельщиков кончается вода, и они вынуждены обращаться к нам, ибо возможность охранять Скамандр мы имеем. В этом смысле мы действительно облагаем их пошлиной. Но не мы решаем, кого задерживать и на какой срок, все решают боги. Конечно, чаще всего они на нашей стороне.
— Боюсь, что этот слух — пусть ложный — побудит греков отправиться в путь. Они заявят, будто приплыли за мной, но на самом деле ими будет двигать желание захватить этот таможенный пункт, в существование которого они верят.
