выпавший из другой руки автомат упал с обрыва и с глухим стуком приземлился на прибрежные камни. Взглянул на поверженного немца: жив или мёртв? Такой вопрос передо мной не стоял. Он должен был быть мёртвым. В моей ладони всё ещё лежал булыжник. Ещё два удара по тонкой шее немца, что-то хрустнуло. Надо было торопиться: подсунув руки под спину лежащего, я перевернул его на живот, потом опять на спину — и вот тело убитого полетело с обрыва. Я даже не посмотрел вниз. Это был первый убитый мною фашист…
Спустя годы я иногда встречал в воспоминаниях впечатления об убитых фашистах: они тоже были чьими-то мужьями, сыновьями, отцами; они тоже были просто солдатами, исполнявшими приказы, — как будто общечеловеческая трагедия. Странные мысли. Странные воспоминания. Для меня — у этого немца не было прошлого, не было семьи, не было любви и сострадания, не было ничего человеческого, а значит, и не было будущего. Он пришёл в свет, чтобы нести зло. И мы должны были остановить его. Так стоило ли думать о нём и его ничтожной жизни?..
Я побежал что есть силы по тропе, начинала кружиться голова и колоть в лёгких, но мне нужно было предупредить грека. Десять минут бега, и клокочущих хрипов в груди — и я снова около жилища Ставроса. Мужчина складывал у входа в домик узлы с провизией. Увидев меня, он остановился. Его мохнатые брови поползли вверх, когда я приблизился, — наверное, всему виной моё взволнованное лицо.
Возбуждённо жестикулируя и вращая глазами, я попытался объяснить ему, что только что убил немца и что за ним следуют другие. Он быстро всё понял и, схватив один из узлов, показал на колючие заросли кустарников с несколькими низкорослыми ветвистыми соснами. Я подхватил оставшиеся котомки и понёсся за ним по направлению к зарослям, где и затих, наблюдая за жилищем Ставроса. Ждать пришлось недолго. Вскоре я увидел пятерых немцев, осторожно приближающихся к домику грека.
Ставрос вышел во двор, поджидая незваных пришельцев. Они что-то заорали. Хозяин поднял руки. Пугливо озираясь и прячась за углы построек, боши вошли во двор, держа Ставроса на прицеле. Двое из них ворвались в дом. Но быстро вышли оттуда, ничего не обнаружив. Толкая стволом автомата в грудь старика, один из них кричал. Ставрос мотал головой. Трое немцев направились к сараю, где я ночевал. Оставшиеся продолжали допрашивать хозяина, но, по-видимому, безрезультатно. Через несколько минут солдаты, проводившие осмотр хозяйственного домика, вернулись. Один из них нёс мою форму. Немцы начали бить Ставроса, он падал, но снова вставал и мотал головой. Бошам это, очевидно, надоело. Когда грек снова попытался встать, раздалась очередь. Оцепенение охватило моё тело. Ноги старика подогнулись, и он начал медленно оседать на землю. Голова Ставроса повернулась в мою сторону. Его глаз я не видел — далеко…
Но видел их потом. Много-много раз. Он приходил ко мне во сне. Приходил, стоял, смотрел на меня. Нет, не с укором и не с печалью. Скорее с любопытством: «Как ты? Всё ли у тебя хорошо?» Я молчал. В его чёрных глазах читалась даже некая гордость за меня: «Молодец. Не сдавайся». Помахав мне рукой, исчезал. После таких снов ещё долго не можешь прийти в себя, становясь безразличным ко всему…
Ставрос рухнул. Я ткнулся лбом в землю, сухую тёплую землю Крита. На какое-то время понимание окружающего меня мира исчезло: ничего не видел и не слышал. Из этого состояния меня вывели громкие крики: это кричал ослик. Немцы грабили имущество Ставроса, угоняли скот. Ослик упирался и не хотел идти с бошами. Немцы начали тянуть его за поводья и бить палкой. Мои пальцы невольно сжали камни около меня.
Наконец, боши ушли, забрав с собой награбленную добычу. Сколько я так лежал? Наконец, заставил себя подняться. Медленно побрёл к дому Ставроса. Грек лежал во дворе, я подошёл к телу. Старик лежал на спине, широко раскинув руки. Его глаза были закрыты. Мне показалось, что по его лицу разлилось умиротворение, морщины разгладились. «Он сейчас рядом с Богом», — подумалось. Но долго смотреть на Ставроса было выше моих сил. Отыскав в сарае лопату и кирку, принялся за работу на окраине его маленькой усадьбы. Это заставило меня на какое-то время забыться: каменистая твердь с трудом поддавалась под моими ударами; кружилась голова, и тошнило, но я продолжал исступлённо раскалывать панцирь критской земли. Всё-таки мне удалось вырыть неглубокую яму.
На шатающихся ногах дотащил его тело до последнего пристанища. Затем уложил грека на дно ямы, сверху накрыл досками. Куски земли, больше похожие на камни, с глухим стуком падали на этот «гроб». Охватило чувство вины и беспомощности: на свою беду он встретил меня, и я не смог ничего сделать. Засыпав тело, водрузил сверху могилы крест, сколоченный из двух досок, помолился за упокой души. Оставаться здесь больше не хотел да и не мог — время торопило меня.
За несколько походов к бухте со шлюпкой мне удалось перенести всё необходимое: провизию (сыр, солонина, лепёшки); жестяной бак и деревянный бочонок, которые нашёл во владениях покойного Ставроса и наполнил водой из родника. В моём арсенале оказался даже факел. Проходя по тропе мимо заливчика, куда я сбросил немца, посмотрел вниз: труп исчез. Усмехнулся: исчадия ада появляются из ниоткуда и исчезают в никуда, существа без прошлого и будущего.
Моя шлюпка покинула остров Минотавра уже в сумерках. Мой курс — на юг. Звёзды и солнце были верными спутниками. На третьи сутки моего путешествия я перегрелся или переохладился — понять было невозможно. Но какое это имело значение сейчас? Меня бил озноб, я кутался в старый плед, беспрестанно тошнило, не мог ни есть, ни пить. Но повторял и повторял: «Я счастливчик, счастливчик. Море меня не выдаст: волнение ноль баллов». Действительно, если был бы шторм, то мне пришёл бы конец. На четвёртые сутки уже не было сил полноценно грести, оставалось только лавировать по течениям, но получалось не слишком ловко: они были слишком широкие. Всё больше лежал. Надежда таяла.
Поэтому, когда в предрассветных сумерках лодку качнуло неожиданно накатившей волной, чуть не перевернувшей моё маленькое судно, я даже не приподнялся. Вдруг из глубины начала подниматься огромная чёрная тень. По блестящему телу всплывающего чудовища стекали пенистые струи воды. «Кит… Кит? Галлюцинации…» — мелькнула мысль.
Но это был не кит
