(я поморщился: «О, дьявол, опять «наша», — перед внутренним взором мелькнул Януш) и выйти в море в надежде столкнуться с судами, уходящими с Крита. Эта была безумная идея, но если следовать ей, то надо торопиться: боши захватят весь остров и британские корабли уйдут окончательно. Эта идея крутилась и крутилась в моей голове, и она уже не казалась мне столь сумасшедшей. В конце концов, я был молод и верил в свою счастливую карту. Головная боль начинала стихать. С мыслью о будущем бегстве с острова я и уснул…
Утром меня разбудил Ставрос. «Огромная оплошность с моей стороны. Так я мог проспать приход бошей». Но, с другой стороны, крепкий сон был мне на пользу. Завтрак из неизменной лепёшки с сыром и пары яиц должен был окончательно поставить меня на ноги. Однако в конце меня ждал сюрприз — крынка молока и плошка с мёдом. Несколько секунд я смотрел на эту роскошь, иногда переводя взгляд на довольное лицо хозяина. Долго терпеть я не мог, поэтому накинулся на угощение: ложка мёда, глоток молока, ложка мёда, глоток молока… После такого наслаждения я понял: «Бесконечный путь в рай на ослике должен закончиться кувшином молока и чашкой мёда». Однако на земле настоящего рая не существует, и моё блаженство скоро закончилось. Об этом мне сообщило постукивание моей ложки по пустому дну чашки с мёдом — простите, уже без мёда.
Пока хозяин занимался домашней живностью, я немного отдохнул, собираясь с мыслями. Но время стучало в моей голове, и вскоре я уже стоял рядом с к курятником, где возился Ставрос. Опёрся о косяк входа в сарайчик — во всём теле болезненно ломило — и ждал, пока он закончит выгребать куриный помёт. Увидев меня с выражением нетерпеливого ожидания на лице, он оставил свою работу и вышел наружу.
Сколько времени было потрачено на разговор с ним? Точнее сказать, это был монолог с рисунками на земле, жестами и мимикой. С его стороны — только «охи» и «нэ», только кивки или покачивания головой. Надо сказать, что Ставрос был не очень многословен. Но через полчаса мне удалось объяснить ему моё желание найти бухту, где мы оставили шлюпку с «Бретани», и уплыть на ней к своим. Он попытался, как мог, уговорить меня остаться, однако я не согласился: рисковать не только собой, но и им мне не хотелось.
Поняв, что уговаривать меня бесполезно, Ставрос принёс одежду своего сына, и помог мне переодеться. Брюки и рубашка были коротки, но в моём положении не стоило привередничать: так можно сойти за местного жителя. Мою форму хозяин закопал в стог.
Вскоре мы отправились к берегу и уже через четверть часа вышли к знакомой бухте («Всё-таки молодец, — похвалил сам себя, — так великолепно ему всё объяснил»). Спустившись вниз, мы осмотрели лодку. Всё в порядке: вёсла, аптечка на месте.
Ставрос грустно посмотрел на меня, вздохнул и на пальцах объяснил, что вернётся домой приготовить воду и провизию для моего будущего путешествия. Кивнув, посмотрел на удаляющегося грека. Он тяжело поднимался в гору. Мне стало почему-то жаль Ставроса: его сгорбленная спина — то ли груз годов, то ли груз потерь.
Я отвернулся и занялся лодкой: сломав несколько веток растущих неподалёку кустов, добавил их к камням, укрывавших шлюпку от посторонних глаз. Необходимо было вернуться в дом Ставроса, чтобы помочь принести воды — главный запас в плавании. Солнце уже поднялось над берегом, заставляя отступать от воды тень от обрыва, нависающего над бухтой. Поправив ветку, я собирался уходить, когда заметил, что тень от обрыва изменила форму, получив дополнительную шишку. Но поднять глаза вверх не успел, шишка меня опередила.
— Халт! Хэнде хох, — раздался окрик сверху.
Секундное оцепенение, и я начал поднимать руки, глаза всё ещё продолжали смотреть в прибрежную гальку.
— Шнель нах обен! — прозвучала следующая команда.
Теперь мои глаза рассматривали стоящего над обрывом немецкого солдата. Ствол автомата, направленный на меня, не вызывал сомнений в его намерениях. Мой мозг судорожно метался в поисках выхода, но не находил.
— Шнель нах обен! — проорал ещё раз немец, и мне пришлось медленно направиться к тропе, ведущей вверх.
Я карабкался, инстинктивно хватаясь за валуны или ветки кустов, стараясь не упасть. На самом деле я не понимал, что делаю, что происходит — внутри меня всё дрожало. Меня переполняло предчувствие страшного испытания: что-то надо сделать, что-то надо придумать. Через минуту очутился на вершине склона. На меня смотрел худощавый парень в расстегнутой гимнастёрке с автоматом наперевес. Кромка каски прикрывала его лоб, злые глаза подозрительно разглядывали меня.
— Кто ты? — спросил он по-немецки.
Что ему ответить? Сказать правду по-английски? Это плен и, может быть, расстрел. Притвориться греческим крестьянином? Мои знания греческого, или скорее незнания, вряд ли его убедят в моём эллинском происхождении.
— Моряк торгового флота. Из Нанта. Зовут Викто́р Ракито́ф, — ответил я по-русски, глядя ему в глаза.
Моя речь удивила солдата. Очевидно, немец не знал русского, поэтому его лицо недоумённо вытянулось.
— Грихэ? — на горбоносом лице немца появилось сомнение. Возможно, он уже слышал греческий на материке.
Я закивал. Он опустил взгляд на мою обувь, торчащую из-под коротких брюк — ботинки моряка — ухмыльнулся.
— Грихэ? — бош зло оскалился. — Вперёд! — он показал дулом автомата на тропу.
Медленно повернувшись к нему спиной, побрёл по дорожке, идущей вдоль обрыва к домику Ставроса. Судя по доносившейся немецкой речи, неподалёку находилось ещё несколько бошей.
«Пока этот один, у меня ещё есть шанс, потом будет поздно», — пришло решение. Проходя мимо следующей бухты, я сделал вид, что оступился. Дальше неловкое падение. Немец уже расслабился, конвоируя меня, — всего лишь очередной пленный. По дорогам Европы перед ними безропотно проходили сотни тысяч таких. Солдат приблизился ко мне — в одной руке каска, в другой автомат — и ударил ногой по спине.
— Встать!
Бош не видел, как моя рука обхватила массивный булыжник. Я быстро вскочил и ударил со всей силы камнем, стараясь попасть в висок. Он даже открыл рот. Казалось, у него во рту застыл крик. Я ударил ещё раз. Солдат упал, из его руки выпала каска. Из-под его пилотки потекли багровые ручейки. Но мне сопутствовала удача не во всём:
