Рядовой Рукав удивлялся уже сейчас, но виду не показывал. Вежливо выслушивая трескотню замполита, он изображал, что она ему интересна. Рукав отличался не только интересной работой. У него были могучие мушкетёрские усы, которые удалось уберечь вопреки всем проискам начальства. Огромное количество офицеров и сержантов пыталось загнать Рукава к парикмахеру, но никто из них не преуспел. Распорядитель из крематория, хоть и был дисциплинированным и исполнительным, со всей решительностью отказывался. На фотографии в паспорте он был с усами, то есть имеет право носить их и на службе.
Теперь к нему уже все привыкли, и даже офицерский состав не мог представить Рукава иначе, как с модными усами.
Но в этот раз украшение Рукава попалось на глаза не офицерам, а скучающему Кефалину. Дело было, собственно, и не в усах, Кефалина больше раздражал начищенный знак отличника боевой подготовки на груди распорядителя.
— Господа, — сказал Кефалин кладовщикам, самовольно удалившись из лазарета в полумрак часовни, — У меня такое чувство, что после длительного перерыва меня посетила фантастическая идея.
— Если дело касается женщин, можешь начинать, — сонно произнёс Цимль, — насчёт этого я всегда рад послушать.
— Дело касается не женщин, а отличника боевой подготовки, — сказал Кефалин, — Когда я на него поглядел, мне пришло в голову — как бы он смотрелся без своих прекрасных усов?
Слушатели тут же насторожились.
— Надо сказать, этот парень необычайно крепко спит, — продолжал Кефалин, — и я так думаю, что побрить его посреди ночи ничего не стоило бы.
— У меня как раз новая бритва! — воскликнул Цимль, — Вонявка его намылит, а я его обработаю!
— А как же я? — спросил задетый Кефалин, — Ведь это моя идея.
— Ты его порежешь, бестолочь неуклюжая, — заворчал Вонявка, — Или оставишь красавца без шнобеля. Но так уж и быть, мы тебе разрешим во время процедуры держать свечку.
Так и сделали. Примерно в два часа ночи отличник боевой подготовки Рукав был безупречно обрит, не имея о том ни малейшего подозрения. Ещё несколько часов он спокойно похрапывал, и даже подъём его не побеспокоил. Только когда дежурный как обычно скинул его с койки и скрутил палец на ноге, Рукав начал понемногу приходить в себя. Он что‑то бубнил про себя, протягивал руки и карабкался обратно в постель. Когда ему в этом было решительно отказано, он протёр кулаками глаза, и, бормоча какие‑то причитания, направился в коридор. Все внимательно следили за ним, напряжённо ожидая, когда же бедняга поймёт, что его украшению конец. Ждать пришлось почти три четверти часа, но дело того стоило.
Рукав схватился за верхнюю губу и испуганно вскрикнул. Собственно, это даже был не крик, а скорее отчаянный стон, напоминающий плач гиены, у которой упал со скалы любимый детёныш. Потом отличник боевой подготовки разрыдался, и, сидя на корточках, выкрикивал отрывисто:«Вы суки, вы подлые, проклятые, поганые суки! На такое не способно даже гестапо!»
Недооценив таким образом гестапо, он внезапно решил перейти к действиям.«Вы все об этом ещё пожалеете, ублюдки», — заорал он, — «Я вам отомщу, даже если придётся дойти до министра!»
И он сломя голову выбежал из помещения, но помчался не к министру, а в кабинет командира, куда как раз перед этим прибыл Таперича. На пороге кабинета свежевыбритый отличник опять жалобно разрыдался.
— Кто у вас умер, товарищ рядовой? — отеческим голосом спросил его майор, — Такое случается. И я вот уже тоже сирота.
— Эти скоты меня побрили, — рыдал Рукав, — А у меня усы в паспорте!
Тут он указал на верхнюю губу. Таперича не верил своим ушам. Возможно ли такое, чтобы солдат народно–демократической армии плакал из‑за утраты усов?
— Молодой человек! — заорал он и ударил кулаком по столу, — Ваши усы меня не интересуют! Разойдись!
Однако Рукав и не думал расходиться, а начал что‑то мямлить о насилии над личностью и требовал строгого наказания виновных. Но Таперича был не из тех, кто позволяет себе навязывать чужое мнение. Он завращал глазами и объявил:«Товарищ, солдат народно–демократической армии должен быть бдительным и зорким. Если бы вы были бдительным, у вас сейчас были бы усы! А вы дрыхли, как свинья, и если бы пришли империалисты, вы бы ничего не услышали. Они с вами могли бы сделать всё, что угодно, и это огромный позор! Поэтому я вам, товарищ рядовой, назначаю пятнадцать дней строгого ареста!»
У отличника боевой подготовки Рукава перехватило дыхание, он заломил руки, но затем справился с собой и выдавив:«Товарищ майор, разрешите идти!», спешно покинул кабинет. Видимо, ему пришло в голову, что на губе усы у него отрастут быстрее, чем в расположении среди таких подонков.
— У меня точные сведения! — восторженно кричал капитан Оржех, — От одного майора в министерстве. Он отличные товарищ, квалифицированный штукатур, и мыслит политически. Мы с ним когда‑то вместе раскулачивали некоего Якоубека, и социализация деревни была — просто сказка! Этот деревенский эксплуататор до сих пор сидит в психушке!
— Ну и что же вам сообщил этот Якоубек? — нетерпеливо спросил капитан Гонец.
— Не Якоубек, а майор, имя которого я по понятным причинам должен сохранить в строжайшей тайне, — продолжал Оржех, — он мне сообщил, что нам вовсе нечего бояться. У товарища министра нет планов посетить Непомук или даже ближайшие окрестности. К нам приедет проверка второго или третьего класса, и кто знает, будет ли в ней вообще хоть один генерал!
— Нам вполне хватит трёх–четырёх полковников, — пессимистически заметил капитан Домкарж, — и мы уже не будем знать, где у нас что.
— Это правда, — согласился замполит, — на самая главная опасность нам не грозит. Если на тебя накричит какой‑нибудь полковник, то это как‑нибудь можно вытерпеть. Ты военный и должен понимать, что с такими вещами приходится время от времени сталкиваться. Но я ещё никогда не слышал, чтобы полковник отправил бы какого‑нибудь строевого офицера в отставку. Тем более за утрату доверия, как это любит делать товарищ министр. Сегодня командуешь частью, а завтра горбатишься в шахте.
— Это точно, — уныло загудел старший лейтенант Гулак, — человек старается, но споткнуться может каждый…
— Ещё может повлиять личная антипатия, — вставил старший лейтенант Маршалек, — рожа не понравится и до свиданья.
— Ну, вот видите, — радовался капитан Оржех, — с нами всего этого не случится! Мой знакомый меня заверил, что всё в полном порядке. Главное теперь, чтобы не было какого‑нибудь залёта, и не исключено, что нас оценят на»отлично»!
Таперича до тех пор молчал. Как он ни старался, разделить с Орехом его оптимизм ему не удалось.
— Оржех, — сказал он мрачным голосом, — Когда на Зелёной Горе был день, чтобы не было какого‑нибудь залёта?
Глава двадцать пятая. ВЫСОКИЙ ВИЗИТ
Стояло самое обычное осеннее утро. Умеренная кучевая облачность на небе определённо не предвещала бури, назревающей над Зелёной Горой. Но потом ударил гром среди ясного неба. Офицерский состав как раз собрался в кабинете начальника штаба, когда примчался крайне взволнованный капитан Оржех.
— Товарищи! — закричал он голосом, заметно подрагивающим, — Дело плохо.
— В чём дело, Оржех? — насторожился Таперича, — Чрезвычайное происшествие?
— Гораздо хуже, товарищ майор, — застонал капитан, — Мне только что звонил знакомый майор из министерства, и он мне сообщил, что проверочная комиссия уже на пути к нам, и в самом сильном составе. Её возглавляет сам товарищ министр.
Прошло несколько секунд напряжённого молчания. Потом старший лейтенант Гулак упал в обморок, но никто не обратил внимания. Офицеры обменивались взглядами, и было ясно, что лишь блестящие лысины не позволяют многим из них отчаянно рвать на себе волосы.
Потом заговорил Таперича.«Товарищи», — произнёс он, — «Этого не должно было случиться. Таперича мы все в жопе».
Никто ему не возражал, потому что все чувствовали то же самое. На полу очнулся старший лейтенант Гулак, он бубнил, что всю жизнь вкалывал, чтобы вот так вот закончить. Мысль о том, что его прилюдно разжалуют, не пугала его так, как вероятное возвращение к сапожному ремеслу, а это теперь было возможно, как никогда.
Однако нужно было собраться с духом.
— Товарищи! — уныло скомандовал майор, — Все по местам, и держаться, как в бою. Мы можем либо победить, либо пасть. Таперича все решится!
— У меня такое чувство, что мы падём, — прошептал капитан Гонец, — Да ещё с большим треском!
— У меня нервы не выдержат, — горевал капитан Домкарж, — Сколько ночей я не сомкнул глаз, кто бы знал! И что мне за это? Отдаю армии всё свободное время, обворовываю собственную семью, дети меня почти не видят, и теперь…
Он горько махнул рукой, и, склонив голову, покинул кабинет.
Остальные тоже расходились на свои места исполненными пораженческих настроений. Они знали, что ближайшие часы определят их дальнейшее существование, а о своих способностях они не строили особых иллюзий. В кабинете остались лишь Таперича и капитан Оржех.
