Кефалин покинул лазарет и понял, что не знает, куда ему податься. Из замка доносились рёв, свист и топот каблуков. Сунуться в выходной одежде прямо в гущу министерского переполоха он посчитал за безумие. Поэтому он направился в часовню к кладовщикам, которым лейтенант Райлих как раз предлагал обращаться к нему на»ты».
— Всё пропало, — твердил он, — чего уж тут говорить. В конце концов, мне Черник говорил, что я смогу работать в театре. Я гражданки не боюсь, но есть и другие, которые умрут за воротами части, я вам точно говорю.
Кефалин в часовне подобрал себе рабочую одежду, выглядевшую не лучшим образом, и тут же начал переодеваться.
— Что ты дуришь? — спросил его Франта Вонявка, — Сядь посиди, или залезь под алтарь, и не строй из себя героя. Как только высунешь тыкву, так тебя тут же кто‑нибудь вздрючит!
— Это уже позади, — сказал Кефалин, — и сам генерал мне поручил не болтаться без дела.
— И что ты собираешься делать? — удивился Вонявка.
— Когда‑то я тут кормил свиней, — мягко произнёс Кефалин, — и не вижу причин, по которым я бы не мог к этому занятию вернуться. Готов спорить, что о моих бедняжках в наше трудное время никто и не вспомнил.
Так получилось, что генерал, который покинул лазарет вскоре после того, как выгнал оттуда рядового Кобзу, встретил Кефалина, несущего к загону со свиньями два ведра объедков от обеда. Рядовой был явно доволен собой, потому что пел песню»Андулка, я тебя уж не люблю, потому что ты не мой тип».
— Товарищ рядовой, — застонал генерал, — что за ужасную пошлятину вы поёте? И почему на вас такая загаженная форма?
Кефалин попытался объяснить, что генерал его прервал решительным жестом.
— Поставьте куда‑нибудь свои вёдра, — приказал он, — и возвращайтесь‑ка в лазарет.
Проверки закончились. Толстый генерал приказал офицерскому составу Непомук построиться на плацу и произнёс:
— Товарищи, мы не ожидали чудес и не рассчитывали, что проверки в вашей части пройдут на»отлично». Для вас мы снизили планку по сравнению с боевыми частями. Но то, что нам тут пришлось увидеть, нас буквально потрясло. Империалисты очень обрадовались бы, узнав, как выглядит войсковая часть в народно–демократической Чехословакии. Не сомневайтесь, товарищи, что я подам товарищу министру подробный и развёрнутый отчёт о проведённой инспекции и предложу ему принять необходимые меры. Какие это будут меры, вы себе можете представить. В период, когда мы отменяем нестроевые части и передаём им статус боевых подразделений, нельзя допускать, чтобы на действительной службе оставались офицеры, неспособные выполнять даже минимальные командирские функции. Это всё, остальное вы узнаете в самом скором времени. До свидания, товарищи!
— До свидания, товарищ генерал, — застонали офицеры, и многие из них готовы были расплакаться.
— Что было, то было, — прошептал Таперича поникшему капитану Оржеху, — Стреляться я из‑за этого не буду.
— Плохой это генерал, — кисло констатировал замполит, — унизил нас способом, типичным для прежних эксплуататорских классов. Обращался с нами не как с товарищами, и забыл о том, что товарищ Готвальд сказал:«Человек, товарищи — это звучит гордо». Я бы вообще не удивился, если бы этого генерала наши органы безопасности разоблачили как изощрённого классового врага!
Настали дни нервного ожидания. Только Таперича принял свою вероятную участь, как мужчина, и временами даже улыбался.«Что было, то было», — слышали от него, — «Был я майор, и было хорошо. Не буду майором и не обосрусь».
Зато старший лейтенант Гулак буквально захирел. Даже есть ему не хотелось, и он постоянно перебирал свои перспективы.«Я отдал социализму лучшие годы жизни», — бормотал он, — а теперь, к тридцати годам, мне вдруг дадут пинка под зад. Мой отец не для того бастовал! Не так мы себе представляли социализм!
Лейтенант Райлих братался со всеми подряд и кричал, что театральная жизнь прекрасна, а что касается его самого, то он всю жизнь причислял себя к богеме.
Капитан Домкарж начал»службу по уставу». Ему казалось, что солдаты над ним зубоскалят, и за каждый услышанный смешок следовали санкции.«Чтоб эти засранцы не воображали», — злился он, — «я ещё пока что капитан, и покажу им дисциплину!«Он постоянно оборачивался, высматривал насмешников и карал их. Портной Мольнар в зоне его досягаемости засмеялся над анекдотом и получил семь дней строгого ареста. Когда даже после подобных мер в подразделении не установилась похоронная атмосфера, обидчивый капитан выдумал наказание, получившее название»операция Рожмиталь[45]". Суть наказания была в том, что нарушителя дисциплины с полной выкладкой он в воскресенье утром на своей машине отвозил в Рожмиталь и там оставлял на произвол судьбы без средств к существованию. Несчастный должен был самостоятельно топать обратно в Непомуки, что у него, как правило, занимало целую неделю. Но и это не помогало. Солдаты зачастую возвращались автостопом, что сильно снижало воспитательный эффект акции. Точку поставил рядовой Вонявка, который вернулся из Рожмиталя босиком.
— Чего вылупились, ослы? — накинулся он на своих приятелей со склада, когда те выразили удивление недостатку в его обмундировании. — Сапоги я пропил, и вот у меня ещё целая фляга рома. А назад я приехал, как господин, какой‑то жестянщик подвёз меня прямо к воротам, и всего за две рубахи.
Лейтенант Долак проводил часть рабочего времени за написанием писем по всем возможным адресам. Он искал себе место библиотекаря, воспитателя или культурного референта. По тому, что его переписка не заканчивалась, можно было судить, что его услуги не вызывают особого интереса. По–видимому, ошибка была в том, что он не поручил составление писем кому‑нибудь из более грамотных солдат, не плавающих в правописании.
Через несколько дней вернулся в строй и капитан Гонец. Хотя его положение было несколько лучше по сравнению с другими офицерами, он тоже не кипел оптимизмом.
— Я был в правительственных войсках, — поведал он Оржеху, — И меня это, скорее всего, подкосит!
— Товарищам, которые споткнулись, мы должны протянуть руку помощи, — нахмурился замполит, — И в каждом надо видеть человека. Только сегодня о том никто и слышать не хочет.
А потом капитан Гонец встретил во дворе болтающегося без дела, и до сих пор никем не замеченного Кефалина.
— Почему это вы здесь, Кефалин? — искренне удивился он, — Что вы тут, собственно, делаете?
— Мне тоже кажется, — вслух рассудил Кефалин, — что я здесь как‑то ни к чему. Не пора ли мне, товарищ капитан, ехать обратно в Табор?
— Хоть в задницу езжайте, товарищ, — ответил капитан, — Мне уже всё без разницы.
Несколькими минутами позже Кефалин все же заполнил аккуратным почерком командировочный лист, который для него означал возвращение в город Жижки.
Глава двадцать шестая. ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ ЛЕЙТЕНАНТА МАЗУРЕКА
В Таборе бойцы были информированы лучше, чем Кефалин ожидал. И даже гораздо лучше, чем сам Кефалин, который видел проверку собственными глазами. Говорили, что Таперича уже оформляет в Пльзене увольнение, капитан Гонец сошёл с ума, старший лейтенант Гулак вскрыл себе вены, а замполит Оржех эмигрировал в Западную Германию. Кефалину пришлось потрудиться, чтобы развеять эти слухи.
— Послушайте, Кефалин, — обратился к нему лейтенант Троник, — Что вы на всё это скажете, как комсомолец?
— Мне, как комсомольцу, на всё это сказать нечего, — ответил Кефалин, — и при проверках меня никто ни о чём не спрашивал. Скорее, мне указали, чтобы я сидел в уголке, как та куколка, которую найдут[46].
— Я думаю, что всё было правильно, — произнёс замполит, — и что такая проверка, такой свежий ветер, какой подул в Непомуках, должен подуть везде. Будем откровенны, Кефалин, офицерские кадры во многих случаях не имеют того уровня, какого хотелось бы. Не только на Зелёной Горе, но и на различных объектах. Представьте себе, например, что товарищ министр Чепичка лично встретил бы старшего лейтенанта Мазурека?
— Я бы ему такого не пожелал, — сказал Кефалин.
— Я тоже нет, — согласился Троник, — Но я, хоть я и не злорадный человек, желаю такую встречу товарищу Мазуреку. Скажу вам честно, Кефалин, с этим человеком день ото дня все хуже. А какой командир, такая и часть. Если распускается командир, неудивительно, что распускаются и его подчинённые. Ситуация в подразделении такова, что товарищи без увольнительных целый день болтаются, пьянствуют и нападают на гражданских лиц. Ряд товарищей мочится из окон на улицу, а рядовой Петранек даже справил нужду в сумку от противогаза. Кто должен вмешаться в ситуацию, если не командир? Я попытался, хотя я всего лишь заместитель по политической работе. Брал на себя задачи, которые мне не свойственны. Чем всё кончилось, вы видели сами. Рядовые Цина и Мацек меня избили, унизили, и подали плохой пример остальным. Они должны были быть наказаны как можно строже, однако командир батальона — и как теперь выяснилось, плохой командир — по сути, встал на их сторону. В такой ситуации я ради Мазурека и пальцем не шевельну. Что до меня, пусть хоть подожгут казарму, меня это не касается.
