не благодарить Пряху каждый день за такой дар, а с наглостью пресыщенного говорить, что устали, что больше ничего не радует. Но дар дан вам, тебе, который уже на грани векового сна, а не мне, которому и десяти тысяч лет было бы мало!
– Такова воля Пряхи, – напомнил Миль-Авентис.
– Отец говорил так же, – махнул рукой Бергис. – А я отвечал, что была бы на все воля Пряхи, она не дала бы разумным свободу выбора.
– У него у первого ты взял часть Искры?
– Да, – с вызовом ответил Бергис. – И когда у меня получилось, я словно отрастил крылья. Я увидел, что моя цель реальна!
Миль-Авентис вздохнул и попытался еще раз достучаться до того, чей разум он по ходу разговора чуть-чуть приглушал ментальным внушением, притушил его внимательность, цепкость. Потому что его помощники, которых дракон уменьшил и пронес в зачарованном на защиту от любого сканирования портсигаре во внутреннем кармане камзола, действовали прямо сейчас – но им нужно было время. Еще немного времени.
– Ты боишься смерти, но разве ты не понимаешь, что вековой сон ничем не отличается от смерти? – сказал дракон настойчиво. – Пряха создала нас, бессмертных, первыми и, пожалев, не в состоянии подарить нам смертность, дала вековой сон. Но мы каждый раз словно умираем и возрождаемся заново.
– Но вы все равно хоть немного, но вспоминаете прошлые жизни, – покачал головой Бергис. – Вы можете вести записи, вы просыпаетесь в своем доме, среди вещей, которые накопили. Вы можете записывать заклинания, вы можете каждый день вести дневник о себе прошлом.
– Я так делал, – признался Миль-Авентис. – И читал их потом как дневники совершенно чужого существа. Лишь отдельные моменты вспоминались мной, словно сон. А когда этих дневников десятки, сотни?
– Это величайшее счастье, – упрямо проговорил Бергис. Глаза его горели, и Миль-Авентис даже любовался им в этот момент.
– Пряха не зря делает нас теми, кем мы родились, – продолжил объяснять он. – Смерть – благостный подарок Пряхи смертным, ее способ дать вашим душам прожить жизни и эльфом, и гномом, и орком, и человеком, и мужчиной, и женщиной, и воином, и ученым, и матерью, и монашкой. А конечность жизни даже у эльфов, которые живут по триста лет, заставляет смертных ярче чувствовать жизнь, острее переживать эмоции, спешить жить. Легко отложить все на потом, если у тебя впереди не сто лет, а тысяча, десять тысяч, сотня. Вам же дано все для того, чтобы прожить ярко, преодолевать обстоятельства, менять этот мир под короткую жизнь. Если бы не смертные, мир бы не менялся, не было бы прогресса – потому что вы спешите увидеть плоды дел своих при своей жизни…
– И теряем все то, что узнали за эти жизни, со смертью, – процедил Бергис.
– Душа не теряет. Душа помнит все и набирается опыта, чтобы познать высшую мудрость, быть достойной жить в небесном мире под крылом у Пряхи и вести к добру земной мир. А у драконов нет дара смерти. Мы вечные стражи этого мира, несем свою ношу испокон веков и рожаем детей для ноши бессмертия.
– Ты так убеждаешь меня в том, что это не дар, а проклятье, – зло рассмеялся полукровка. – Но драконов можно убить: если ты так устал, что мешает тебе сброситься со скалы, сложив крылья?
– Я думал об этом несколько раз, – скупо улыбнулся Миль-Авентис. – Но Пряха уводит в вековой сон раньше, чем ты осмелишься решиться. А когда ты просыпаешься, в тебе вновь плещет жадность к жизни.
– Это отговорки, – посмотрел на него в упор Бергис. – Придумал бы, как уйти из жизни, если бы очень хотел. Да и в любом случае у тебя есть выбор – умирать или не умирать, дракон. А у меня, как у смертного, нет. И ведь выбери отец другую мать, я мог бы родиться драконом!
– Ты не мог бы родиться драконом, – безжалостно отрезал Миль-Авентис. – В тебе совсем нет милосердия, – он не объяснил, но собеседник и так понял, что речь о похищенных малышах-вальшерах.
– Никого из них я не убил, – возразил Бергис.
– Но ты пленил их, испугал, оторвал от родителей. Сколько ты собираешь эту коллекцию? С момента ухода твоего отца в сон? Значит, кто-то из родителей этих волшебных детей так и прожил свою жизнь, не увидев их снова. Ты причинил им горе. И не надо врать мне, что ты не убил их из милосердия. Если для твоего ритуала потребуются все их силы – ты ведь возьмешь их не моргнув и глазом?
– Ради великого дела – да. Не думай, что мне не жаль их. Может, Пряха специально наделила их волшебством, а меня – умом, чтобы я мог воспользоваться ими? Да и не ты ли только что говорил, что смерть – это лишь веха в движении души?
– Но не тебе решать, когда и кому умирать, – ответил Миль-Авентис.
– Конечно, – рассмеялся Бергис. – Только драконы выше законов, могут судить без суда и казнить по собственному приговору.
– Так заповедала Пряха, – повторил дракон третий раз.
– Очень удобное объяснение, – едко проговорил Бергис.
– Ты говоришь, что тебе и десяти тысяч лет мало. А представь, что это не десять, а сто тысяч лет, – заговорил Миль-Авентис, глядя на медленно кипящий котелок. – Или миллион лет. Или несколько миллионов. Или сотня миллионов. Я очень молод по меркам драконов, Бергис. Мне всего три тысячи лет, я пережил всего два вековых сна. Я знаю, что Миль-Свандис и Ия-Эссима – мои отец и мать. Но я родился так давно, что успел забыть их. И они меня. И мои дети-драконы не помнят меня. Мы знаем, что мы родные, но мы ощущаем друг друга абсолютно чужими, потому что с поры нашего родительства и детства прошло несколько жизней и вековых снов. А ведь среди нас есть старейшие драконы, которые созданы до появления остальных разумных! Первые десять драконов, наши патриархи и матриархи. Представь, каково им и их детям, а ведь нас всех это ждет. Благо, Пряха позволяет кому-то засыпать навсегда, а кому-то уходить в другие миры, иначе наш мир был бы перенаселен драконами.
Но подумай! Твои жизни, множество жизней, десятки, сотни, а то и тысячи жизней сливаются в вереницу туманных образов, и ты уже не можешь понять, когда было то, что вспоминается тебе сейчас. Я иногда вспоминаю женщин, которых я любил, драконицу, к которой пылал так, что мы прожили вместе несколько сотен лет и родили ребенка, и казалось, что мое сердце будет петь с возлюбленными всегда. Но проходило время, и жизнь снова становилась серой
