Шевардин совсем не заметил, когда она стала такая. Была маленькая, смешная, просила, чтобы он сидел с ней, пока она не заснет, и рассказывал сказки. Он торопился вечерами домой, чтобы успеть к ее укладыванию, и рассказывал ей истории про какие-то необыкновенные приключения в космосе, которые придумывал на ходу, потому что сказок совсем не знал — в детстве вместо сказок сразу начал читать про приключения. А когда не приезжал, то жена говорила, что ребенок полночи звал папу, и он верил, что это правда, а не обычная Лидина уловка по воспитанию мужа во стыде за его супружескую неверность или за излишнюю увлеченность работой в ущерб семье.
Инна ушла в свою комнату, и Шевардин уже открыл входную дверь, когда в прихожую неожиданно вышла Лида.
— Задержись на минуту, — сказала она. — Подождут твои бабы. Пойдем на кухню, поговорим.
Он удивился — что это вдруг, отчего такой многозначительный тон? — но пошел за ней, на ходу расстегивая куртку.
— Ну? — сказала Лида, садясь у окна и закуривая очередную тоненькую сигаретку.
— Что — ну? — не понял он.
— Ну, спроси, о чем я тебе хотела сказать.
— Ты же хотела, не я, — пожал он плечами.
— Да, ты от меня уж точно ничего не хотел, — усмехнулась, выпуская дым, Лида. — Мне вот интересно, Шевардин: а ты меня вообще хотел? Ну хоть когда-нибудь? Хоть в молодости, а? Или просто так, из любопытства трахнул?
— Перестань, — поморщился он. — Ты меня что, ради вот этого дурацкого разговора задержала?
— Коне-ечно! — насмешливо протянула она. — Куда нам, дурам, до твоих высоких порывов! Разве мы можем понимать? Мы все больше про макароны беспокоимся. Вот что, Ваня. — Тон ее вдруг переменился — стал спокойным и грустноватым; Шевардин посмотрел удивленно. — В самом деле, нечего антимонии разводить. Я от тебя ухожу. И давай разведемся поскорее: я уезжаю. То есть мы уезжаем.
— Куда уезжаешь? — не понял он.
— Нет, ты все-таки никогда меня не любил! — сердито воскликнула Лида; грустноватое спокойствие слетело с нее мгновенно — наверное, было очередной уловкой, так же хорошо просчитанной, как она просчитывала все мелочи отношений с мужем. — Если бы любил, сразу спросил бы, к кому я ухожу!
— Значит, не прошел тестирование, — усмехнулся Шевардин; сердце все-таки ухнуло в яму. — Так к кому же ты уходишь?
— К Рону, — сказала Лида. И, выдержав паузу, в которую, наверное, должны были уложиться дальнейшие его вопросы, добавила: — Видимо, в Америке более приземленные космонавты, чем у нас. Вернее, чем конкретно ты. По крайней мере, у Рона не становилось кислое лицо, когда мы разговаривали о нормальных человеческих делах.
— Он не космонавт. Он же не летает, — машинально сказал Иван.
— Не придирайся к словам. Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
Рон Ваховски был инженером в Центре Джонсона. Шевардин почти подружился с ним, когда готовился к полету. Во всяком случае, Рон по-соседски приглашал его на барбекю в своем саду, а когда приехала Лида, то, конечно, стал приглашать и ее тоже. Еще он возил Лиду с Инной в Диснейленд и на Ниагарский водопад. График подготовки был у Шевардина чрезвычайно напряженный, Микки Маус с Ниагарой в него никак не вписывались, и почему было не сделать любезность жене русского коллеги?
На секунду ему стало противно, когда он понял, что все эти дружеские любезности — кажется, их было немало, ну да, Лида довольно много времени проводила с Роном, но тогда Иван, конечно, не обращал на это внимания, — имели очень простую природу. Но уже через секунду ему стало как-то… скучно, тускло. Как всегда бывало с Лидой. Ему была очень понятна именно природа ее с Роном отношений, он сам неоднократно отвечал на зов этой природы, и какое право он имел ожидать, что на такой же зов не ответит его жена?
— Ты даже не расстроился… — внимательно вглядываясь в его лицо, проговорила она. — Ну, разозлился, как всякий самец, у которого самку отняли, и все. Пять минут вот так-то позлишься да и пойдешь с другой спариваться. Одни инстинкты у тебя, Шевардин!
Он хотел сказать, что это неправда, что… И вдруг понял, что не может и не хочет ничего говорить. Потому что по отношению к Лиде это была вот именно правда, голая правда. По отношению к ней он был именно самцом — заметил когда-то красивые перышки и сделал то, что сделал бы каждый молодой самец с каждой красивой самочкой; то, что делал впоследствии уже не с нею, а с другими такими же, как она.
— Инна тоже… с тобой? — слегка запнувшись, спросил он.
— Конечно, — кивнула Лида. — Рон счастлив, что у него будет дочка. А я ему потом еще сына рожу, — добавила она, явно стараясь уязвить мужа. — У них же там не бабы, а черт знает что. Я его однажды обедом накормила, так он обалдел просто. Ты что, спрашивает, каждый будний день готовишь такой стол?! Нет, говорю, борщ не каждый день, иногда куриную лапшу. Или фасолевый суп — тот на говяжьем бульоне. Ну, второе, конечно, всегда. А компот Инка не любит, я почти не делаю, это я сегодня для тебя расстаралась, Ронни, малиновый сварила. С бывшей-то женой они даже по воскресеньям в «Макдоналдсе» обедали. А ребенка она не хотела, потому что у нее карьера. Ближе к пенсии собиралась в Африку съездить, сиротку черномазого усыновить. Конечно, он нормальную женщину сразу оценил! А для тебя мне даже сардельки уже готовить не…
— Инна хочет ехать? — перебил Иван.
— А ты как думаешь? — пожала плечами Лида. — В космос, что ли, она хочет летать? Нормальная девка, не в папу пошла.
Хотя он сам только что думал о дочке почти такими же словами — что она нормальная, как все, и пошла не в него, — Лидины слова все-таки отдались в нем какой-то неожиданной болью; он заставил себя не думать об Инне. Конечно, ей будет лучше в Америке. Потому что… Да по всему ей будет там лучше! Ему и самому, может, было бы лучше в Америке, если бы ему могло быть хорошо хоть где-нибудь на Земле. Но ему было хорошо только в космосе и в детстве. Детство кончилось, значит, теперь только в космосе.
— Подай на развод сама, а? — попросил он. — И скажи, когда прийти. Я приду.
— А я уже подала, — сообщила Лида. — Пока ты в Черногории восстанавливался. Через неделю, наверное, вызовут. Говорят, осенью мало разводятся, очередь небольшая.
Шевардин не понял, как связано количество разводов со временем года — что это, род сезонного обострения? — но расспрашивать об этом не стал.
— Я поеду, — сказал он, застегивая куртку. — Позвони, скажи, куда прийти. И вообще, что от меня нужно.
— Я тебя когда-то любила, — вдруг сказала Лида. — Дух захватывало, так любила. А ты меня обманул, Шевардин. И любовь мою грубо растоптал.
Она говорила правду. Ее правда — про грубо растоптанную любовь — звучала, может быть, пошло, но от этого не переставала быть правдой. Иван отвел глаза от ее прекрасных глаз и вышел из кухни.
