Генрих раскрывает глаза, потягивается и зевает во весь рот.
- Черт побери, спать хочется, а чувствую, что не засну! - жалуется он Шульцу, который делает вид, что тоже только что проснулся.
- А вы разденьтесь, сбросьте мундир, - советует тот.
- А почему вы не спите, почему не раздеваетесь?
- Я привык спать и одетый, и сидя, и даже стоя, - ответил Шульц, закрывая глаза.
И снова долгое молчание, во время которого каждый из спутников сквозь неплотно прикрытые веки внимательно следит за другим. К Генриху подкрадывается расслабленность, предвестница сна. Нет, он сегодня не имеет права на сон! Чересчур усиленно, не жалея затрат, угощал его сегодня Шульц! Да и дышит майор очень тихо, неровно, а хвастался, что хорошо спит в дороге.
Генрих поднимается и нажимает кнопку звонка.
- Чашку крепкого черного кофе, - приказывает он проводнику, когда тот появляется в дверях.
- Барон, что вы делаете! Кофе на ночь! - голос Шульца звучит взволнованно, даже умоляюще.
- Понимаете, майор, я себя знаю: если сразу не усну, а так дремлю, как сейчас, ночь все равно испорчена. Лучше уж выпить кофе и совсем прогнать сон.
- Выпейте снотворного.
- У меня нет, это раз, и не люблю - это два.
- У меня есть люминал, - охотно предлагает Шульц.
- Люминала я никогда не употребляю, от него утром очень тяжелая голова.
Проводник принес чашку черного кофе и молча поставил на стол.
- Принесите и мне, - приказал Шульц.
- Герр Шульц, ведь вы только что предостерегали меня против кофе.
- Было бы не по-товарищески оставить вас одного и спать.
- Ну что за условности!
Шульц, не отвечая, маленькими глоточками отхлебывал принесенный проводником кофе.
Генрих пьет медленно, сделав глоток, он выдерживает длинную паузу и с большим интересом читает маленький томик Мопассана. У Шульца книга нет. Ему явно не по себе. Кофе уже выпит, и майору нечего делать.
- У вас, барон, нет чего-нибудь почитать?
- К сожалению.
Снова длинная пауза.
Генрих кладет книгу на столик и выходит из купе. С минуту он стоит в коридоре, потом чему-то улыбается и идет в туалетную комнату. Слушает. Ничего. Но вот послышались шаги. Кто-то дернул ручку. Генрих слышит хрипловатое, с присвистом, дыхание Шульца.
Генрих ждет минуту, вторую, третью... Наконец выходит. Под дверью стоит Шульц.
- Вы на диво компанейский попутчик.- Генрих идет в купе.
Шульц входит в туалет и мигом возвращается. Следом за ним идет проводник, чтобы забрать пустые чашки.
- Чашку кофе! - приказывает ему Шульц.
- И мне! - прибавляет Генрих.
Проводник с удивлением глядит на офицеров и молча выходит. Шульц сидит, низко опустив голову на руки.
- Может быть, почитаете вслух? - спрашивает он Гольдринга.
- Меньше всего я пригоден для роли чтеца.
Шульц отодвигает занавеску на окне и сквозь щелочку смотрит в ночную темень. Генрих выключает свет.
- Что вы делаете? - вскрикивает Шульд и отступает от окна.
- Ночью не советуют открывать шторы. Ведь среди маки есть отличные стрелки, герр Шульц.
Майор сердито задергивает штору.
- Вы собираетесь всю ночь не спать? - наконец не выдерживает Шульц, заметив, что часы показывают уже четверть третьего.
- Да!
- Почему?
- Именно потому, что вы слишком интересуетесь этим, майор.
Шульц тяжело вздыхает и откидывается на спинку сиденья. В это время в вагоне слышится такое знакомое и такое тревожное: ку-ку-ку! ку-ку-ку! В поезде, где все притаилось, слышен голос диктора. "Внимание! Эскадрилья англо-американской авиации со стороны Ла-Манша пересекла воздушную границу Франции"
Генрих надевает фуражку, прячет полевую сумку на грудь, под мундир. Он глядит на Шульца и перехватывает его сосредоточенный, настороженный взгляд. Очевидно, какая-то мысль запала в голову майора. Глаза его неожиданно начинают блестеть.
- Внимание, внимание! Эскадрилья направляется прямо на Дижон. Поезд останавливается. Всем выйти из вагонов и залечь вдоль железнодорожного полотна! - приказывает диктор.
Все пассажиры быстро выходят из своих купе. Колеса поезда скрипят, вагон дергается.
Генрих подбегает к выходу и чувствует на своей шее горячее дыхание Шульца. Тогда он поворачивается и отступает в сторону.
- Вы - старший, вам выходить первому.
- Вы - гость.
Невзирая на серьезность обстановки, Генриха начинает разбирать смех. Схватив Шульца эа руку, он вместе с ним выпрыгивает из вагона. Оба бегут вдоль колеи, все еще держась за руки, нога в ногу, потом скатываются с насыпи. И залегают в овражке, головами друг к другу. Слышен гул авиамоторов. Он нарастает, увеличивается.
Небо уже сереет, и Генрих поднимает годову, чтобы взглянуть вверх. В этот момент его взгляд падает на руку Шульца. Она на кобуре.
- Герр Шульд! вы, кажется, собираетесь пистолетными выстрелами отгонять вражеские бомбардировщики? - в голосе и на лице Гольдринга нескрываемая издевка.
- Нет, барон, я собираюсь стрелять в вас! - скрипит Шульц и выхватывает пистолет из кобуры.
Слышен свист авиабомб, он заглушает все звуки.
Утром, придя в штаб, генерал-майор Толле удивленно взглянул на дежурного, который, скорбно склонив голову, протягивал ему какую-то телеграмму. Геиерал вначале ничего не понял. Лишь прочитав телеграмму вторично, он понял ее смысл.
"Сегодня на рассвете во время налета вражеской авиации погиб ваш адъютант и мой старый друг майор Шульц. Искренне сочувствую. Обер-лейтенант барон фон Гольдринг".
Толле набожно перекрестился.
ДАЛЕКИЕ ОТЗВУКИ БОЛЬШИХ СОБЫТИЙ
С конца января до начала июля 1943 года бодрый голос диктора передавал одни и те же сводки: о сокращении линии фронта, о переходе на заранее подготовленные позиции, об оставлении по тактическим соображениям того или иного населенного пункта на Восточном фронте. Эти сообщения, рассчитанные на невежд, не могли скрыть правды от таких людей, как генерал Эверс или его учитель и друг генералфельдмаршал Денус. Да не только от них! На советах в штабе оккупационных армий неизменно подчеркивалось, что события на Восточном фронте вызвали небывалую активность сторонников движения Сопротивления. Для каждого, кто хотел и умел объективно мыслить, было понятно: каким бы бодрым тоном ни говорил Геббельс, как бы ни словоблудили комментаторы, а после разгрома немецкой армии на берегах Волги миф о ее непобедимости был развеян. Вера в непогрешимость фюрера пошатнулась. Ни Денус, ни Эверс не были предубеждены против Гитлера. Если бы наступление его армий шло таким же неудержимым потоком, как до разгрома под Москвой или на берегах Волги, то они, забыв о своей обиде, о своих бывших опасениях, восторженно кричали бы "Хайль!" и обожествляли бы фюрера. События на Восточном фронте их немного отрезвили, а когда кампания в России развернулась так, как они и предвидели еще до войны с Советским Союзом, оба прозрели окончательно. Фюрер поставил Германию на край пропасти, в которую она вот-вот скатится.
И все же все попытки старого генерал-фельдмаршала создать среди высшего немецкого командования организацию своих единомышленников, которые активно взялась бы за спасение Германии от того, кто был ее самым большим горем, до сих пор натыкались на непреодолимые трудности. И дело заключалось не только в смертельной опасности, которая, понятно, угрожала каждому, кто бы согласился вступить в такую организацию. Иные причины заставляли даже противников Гитлера, среди высшего командования армии, уклоняться от активных действий против него. Одной из таких причин были упорные ссылки на какие то переговоры гитлеровских представителей с правительствами Великобритании и Америки. Переговоры затянулись надолго, но все же дали положительные результаты - два года как продолжается война на Востоке, а второй фронт все еще не открыт. Против такого бесспорного факта у старого фельдмаршала аргументов не было. Второй причиной была вера в то, что летом 1943 года произойдет перелом на Восточном фронте. Эта вера поддерживалась как официальными обещаниями ставки о реванше за Сталинград, так и слухами о какой то грандиозной операции, которую подготовляет генеральный штаб этим летом против советских армий.
Начала этой операции ждали все: как сторонники, так и недруги фюрера. Теперь каждому было ясно, что теория блицкрига провалилась, война затянулась сверх всех ожиданий, и силы Германии таяли. Необходима блистательная победа, которая не только восстановила бы престиж немецкой армии - подняла дух в войсках, - а и родила бы веру в близкий и обязательно победоносный конец войны.
Но прошел май, прошел июнь, а обещанная на Востоке операция все не начиналась. Напрасно генерал Эверс почти не выключал радиоприемника. Целые дни, с утра до позднего вечера, из него доносились лишь звуки военных маршей.
Утром 5 июля передача началась необычно: вналале зазвучали фанфары. Их резкий, громкий звук неожиданно нарушил утреннюю тишину квартиры. Генерал Эверс, который брился в эту минуту, чуть не порезался. Не вытирая мыльной пены, с бритвой в руке генерал подбежал к приемнику. Да! Долгожданная операция началась!
