одного человека, не поразившегося тому, какое неправомерное применение канонического утверждения может использовать папа, отказывая в нем людям не из-за сомнений в их достоинствах, познаниях и правоверии, а чтобы наказать, раздражить или принудить государя, остановив в его государстве ход религиозной жизни. Каноническое утверждение становилось в руках папы орудием мести или средством получения выгоды. Три прелата должны были предложить статью, которая обязывала бы папу предоставить утверждение в трехмесячный срок, если он не может указать конкретной причины своего несогласия. По истечении трех месяцев совершить каноническое утверждение получал право митрополит, а за его неимением – старейший прелат церковной провинции.
Тем самым у папы просили странной уступки. Правда, его права осуществлять утверждение никто у него не отнимал, ибо ему оставляли на утверждение три месяца и он мог отказать в нем по причине каких-то недостатков кандидата. Но кто, в конечном счете, мог судить о причине отказа? Из предложенного проекта вытекало, что если император продолжал настаивать на своем кандидате, каноническое утверждение мог совершить и митрополит, а значит, оно уже не зависело от папы в полной мере. Но в ту минуту всех поразило фактическое разрушение германской Церкви из-за того, что опустели почти все кафедры, каковая опасность грозила теперь и французской из-за незанятости уже четверти существующих кафедр. И никто не хотел, чтобы Пий VII превратил каноническое утверждение в орудие борьбы со светской властью.
Благоразумнее всего было добиваться от папы утверждения двадцати семи прелатов, назначенных императором, и не требовать принципиальных жертв. Тогда он бы лишился своего оружия, однако Наполеон в гневе мог разбить и это оружие, и многое другое, и дойти в отношении Церкви до крайних мер. А ведь тогда никто не мог предвидеть ни Москвы, ни Лейпцига, ибо среди духовенства не следовало искать дальновидных политиков, способных угадать будущую перемену фортуны. Потому нужно было добиваться от Пия VII фактической, а не принципиальной уступки, и уповать на то, что остальные религиозные проблемы разрешатся со временем.
Как бы то ни было, прелаты, поручившие трем посланцам говорить от их имени, поддерживали введение в Конкордат дополнительной статьи. Такой ценой Наполеон был согласен сохранить и сам Конкордат. Слово конкордат стало в своем роде волшебным, означавшим восстановление алтарей, прекращение гонений на духовенство и тысячу иных драгоценных благ, и фраза Наполеона об отмене Конкордата, казалось, намекала, что могут отмениться и все гарантии, данные религии и духовенству, и повторится то, что уже однажды случилось. Заявляя об упразднении Конкордата в случае непринятия новой статьи, Наполеон надеялся произвести (и действительно произвел) большое впечатление.
В том случае, если посланцы найдут папу более сговорчивым, чем прежде, Наполеон позволил им расширить предмет их миссии и побеседовать со святым отцом о положении Святого престола и о будущем устройстве папства и даже подписать с папой временное соглашение по этому предмету. Условия соглашения должны были быть следующими. Папа сможет по желанию пребывать в Риме, Авиньоне или Париже, в какой-либо одной из этих резиденций или во всех трех по очереди. Всё будет обеспечено ему за счет Империи. Папе будет выделено два миллиона дохода, кардиналы и все министры духовного правительства также получат богатое содержание из имперской казны. Папа сможет принимать послов любых держав и содержать при дворах своих представителей. Он будет полностью свободен в управлении духовными делами. Иностранные миссии будут восстановлены при всецелой поддержке Франции, и священники в Святой земле получат защиту. Но этому великолепию, которому недоставало только независимости, Наполеон ставил одно условие. Если папа предпочтет римскую резиденцию, он принесет императору такую же присягу, какую приносят все прелаты Империи, а если удовольствуется Авиньоном, то должен будет пообещать никоим образом не выступать против принципов «Декларации» 1682 года[8].
Таким образом, возвращение в Рим требовало присяги, влекущей оставление Римского государства Империи, а жизнь на свободе с хорошим содержанием в Авиньоне требовала признания французских свобод – таковы были условия Наполеона. Трое посланцев имели право подписать соглашение на таких основаниях, но следовало оставлять в неведении относительно своих полномочий всех, и особенно папу, пока не появится уверенность в успехе миссии – как в отношении канонического утверждения, так и в отношении нового устройства папства.
Архиепископ Турский и епископы Нантский и Трирский отбыли, не мешкая, в Савону и прибыли туда так быстро, как только позволяли средства сообщения того времени. Хотя папа с редкостным смирением переносил свое пленение, весьма ужесточившееся в последнее время (его оставляли без бумаги, перьев и чернил, без секретаря и под постоянным надзором жандармского офицера), он всё же чувствовал бремя своих уз и испытал род облегчения, узнав, что для беседы с ним прибыли трое прелатов, облеченных императорским доверием. Несчастный понтифик был подобен узнику, трепещущему от радости при звуках отпиравшейся двери узилища, даже когда она открывается вовсе не для того, чтобы выпустить его на свободу.
Узнав о прибытии трех прелатов и услышав их имена, папа согласился тотчас их принять. Все трое предстали перед ним, склонив головы, словно прося прощения за то, что не пребывают, подобно ему, в узах, и молили его довершить добродетели, прибавив к прежним жертвам несколько новых, и отказаться в интересах Церкви от некоторых столь драгоценных прерогатив. Тон, благородные речи и почтительность достойных прелатов глубоко тронули Пия VII, и под впечатлением от полученного удовольствия все достоинства его характера тотчас возвратились к нему. К нему вернулись доброта и мягкость, как только он понял, что собор собирается не для его осуждения, а напротив, чтобы договориться с ним о том, как положить конец религиозным волнениям. После первой встречи, посвященной знакомству, папа и прелаты встречались каждый день и даже по нескольку раз в день, хотя трое посланцев, желая поберечь хрупкое здоровье Пия VII, проявляли величайшую сдержанность, и папа сам призывал их, если они не решались его беспокоить.
В ходе бесед папа постепенно вник во все подробности вопросов, которые представителям собора было поручено обсудить с ним в Савоне, и согласился уступить по вопросу канонического утверждения двадцати семи прелатов, признав, что его отказ служил ему оружием против Наполеона и не означал сомнения в достоинстве выдвинутых лиц. Пий VII был готов сдаться и тем самым возобновить прерванное церковное управление во Франции, дабы его более не упрекали в том, что он прерывает его ради личных выгод. Однако с дополнительной статьей к Конкордату, ограничивавшей срок канонического утверждения, он не согласился, находя трехмесячный срок недостаточным. Да и при любом сроке, говорил он, если по его истечении утверждение может быть совершено митрополитом, глава Церкви лишается одной из ценнейших своих прерогатив.
