Адхи нетвердой походкой вышел на мостик и увидел кокон белых линий, который устойчиво держался вокруг дирижабля. Прозрачные нити колыхались вдоль обшивки, заботливо укутывая летательный аппарат. И это заставляло хоть на короткое время успокоиться: его магия работала, даже когда он не выходил из своего тела, даже когда около суток провел в тяжелом забытьи.
Временами он пробуждался от голоса Марквина Сента, но вскоре понимал, что пронзенное тревогой сознание лишь воспроизводит услышанные недавно слова врага. Этого ожившего мертвеца, который искал пропавшую цель сквозь подавитель магии, не в силах рассмотреть команду и кудесников. Но нападение мэйвов ничуть не обнадеживало. Впервые казалось, что путь не просто заплутал странными переплетениями разных судеб, а отчетливо ведет в тупик неизбежной ловушки. И открывшиеся новые силы не обнадежили. Разве что донесшиеся слова Леситы помогли немного оживиться:
— Если нас еще не сбил флот дирижаблей Тхуадора, значит, мы для них невидимы. Похоже, благодаря этим странным светящимся полосам снаружи.
Капитан говорила со старшим помощником, сменяя его у руля. Громила едва ли понимал все эти сложные перипетии с черными и белыми линиями, но слушал внимательно, со значительно приподнятым квадратным подбородком.
— За текущие сутки мы проходили в зоне видимости, как минимум, двух вражеских дирижаблей, — отрапортовал он.
— Именно, — кивнула Лесита. — Они изменили воздушные коридоры относительно тех карт, которые у нас были раньше. Если бы не эта магия ловкого орчонка, нас бы ждали новые столкновения.
— Не знаю, насколько имею право говорить, — смутился старший помощник, — но с нашими потерями в последней битве с мэйвами не хотелось бы впутываться в серьезные стычки до пополнения команды.
— Да. И мы не попадемся, — заверила капитан, похлопав громилу по плечу. На его фоне она выглядела миниатюрной, хотя для взрослых орков-воинов этот самодовольный великан оказался бы хилым коротышкой. Покидая мостик, он бросил суровый взгляд на Адхи и вместо благодарности напомнил:
— Я же просил не шнырять по кораблю. Капитанский мостик — не то место, куда можно вот так бесцеремонно вламываться и еще подслушивать разговоры.
— Какая черная неблагодарность, — пропела за спиной подошедшая Офелиса, смерив уничтожающим взглядом подручного ненавистной пиратки.
— О, Адхи, проходи-проходи, — удивительно дружелюбно приветствовала Лесита, точно не замечая Офелису. Помощника она не осадила, но и не поддержала его грубость.
— Не хотите обсудить, что нам дальше делать? — послышался из-за спины привычно заискивающий голос Ледора.
— Подождите конца моей вахты. У меня еще кое-какие дела. Встретимся через пять часов в кают-компании. Эй, честные цыгане, вы что, везде табором ходите? — рассмеялась Лесита, поглядывая на собеседников с возвышения у руля. — То сначала Адхи пришел, то Офелиса, то теперь все собрались.
— Да вот… приглядываем за ним. А то еще упадет, — пробормотал Аобран, который верной тенью всюду следовал за Ледором.
— Вот еще! Я в порядке, — возмутился Адхи, но мычащие звуки с трудом складывались в понятные слова, язык ворочался во рту, как смерзшийся кусок мяса. И ноги действительно все еще заплетались: добраться до мостика помогли поручни на стенах коридора.
— Да, здорово он нас напугал, когда сознание потерял и в себя не приходил. Емеля даже плакать вздумал, все себя винил за недостаточное усердие в помощи с белыми линиями, чтобы это ни значило, — согласилась Лесита.
Адхи почти ничего не помнил. Он вроде бы просто моргнул, а потом начал видеть сны, яркие и неприятные. Получалось, друзья и весь экипаж — за исключением, разумеется, старшего помощника — в это время переживали за него. Но никто и не обещал, что выход из тела окажется безболезненным и пройдет без последствий. Шаманы при посвящении подвергались самым опасным испытаниям в отличие от рядовых членов племени, а некоторые и вовсе не выживали, не выдерживая общение с духами-из-скорлупы. Впрочем, ему вроде бы никто не говорил, будто он проходит посвящение в шаманы. Старик Ругон в видениях не являлся, тайные знаки не посылал, значит, племя все еще не видело его. Адхи сиротливо поежился: после череды потрясений все острее тянуло домой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Но каждая мысль о младшем брате заставляла одергивать себя, напоминать хнычущему ребенку в душе, что он теперь взрослый, ему теперь вручена странная непостижимая сила. И только он способен с ней совладать, даже если рядом сноровистые опытные друзья.
«Дада, ты только дождись, я уже близко. Даже если кажется, что мы летим в другие края, я все ближе к тебе с каждым днем», — посылал безмолвные слова Адхи, но младший брат пока не умел пользоваться магией белых линий. Она дремала в его сердце, возможно, чтобы никогда и не пробудиться. Только Адхи ощущал тонкие светящиеся ниточки, неразборчивой паутинкой соединяющие его с похищенным братом. Такие же нити, но уже черные, неизбежно вели к Марквину. Каждый день безотчетно на краю сознания вставали эти образы, они же служили ориентиром.
А где-то в Тхуадоре клубилась тьма вокруг королевского дворца и самого правителя. Адхи не видел глыбы громоздкой человеческой архитектуры — только гнетущий кокон первозданной тьмы из алчности, ненависти и беспощадности. Таким представал король, который развязал эту войну, который сгонял своих же подданных с земли их отцов и дедов, обрекая на участь преследуемых бродяг. В Тхуадоре, наверное, слишком давно забыли правду и заветы духов-из-скорлупы. А ему, необученному шаману, приходилось наблюдать и ощущать.
Адхи видел многое, в полусне, в тяжелых кошмарах, и наяву, даже когда завтракал или по настоянию Офелисы мыл и переплетал орочьи косицы.
— Но их закрепляют жиром и не расплетают. Голову мы мыли песком или водой, чтобы паразиты не завелись, — в начале странствия на дирижабле отнекивался Адхи, но Офелиса, наследница традиций своего мира, была непреклонна:
— Иди мой голову, пока есть вода и цивилизация.
— Да такая уж цивилизация… пираты.
Так и выходило, что за время странствия на корабле Леситы у Адхи выработалась почти привычка обмывать все тело после битв, а иногда и после сна.
В этот день ему самому хотелось стереть жесткой мочалкой липкий голос Марквина Сента, преследующий его в видениях. Все еще чудилось, что эта тварь тянется к белым линиями души, пытается очернить их и исказить. Но Марквин никак себя не проявлял, а дирижабль следовал заданным курсом.
Только вместо струй прохладной воды, текущей по немного ржавым трубам, Адхи видел белые и черные линии. Капли висли на ресницах, но зрение его изменялось, искажалось, вновь проникая сквозь предметы, устремляясь через многие перестрелы и, возможно, миры.
Теперь он отчетливо узрел Даду. Младший сильно похудел и выглядел неизменно испуганным. Он сидел в какой-то обширной комнате, наверняка под замком, иногда к нему сгустком черных линий приходил предатель-Хорг, иногда слуги приносили на подносах еду.
— Хорг! Я хочу домой! — похоже, в который раз повторял Дада в бессильной попытке воззвать к частице света, возможно, оставшейся в искаженном разуме односельчанина.
— Этот дворец будет твоим домом, когда ты станешь учеником Марквина Сента, — угрюмо отзывался Хорг.
— Нет! Я хочу к папе и маме.
«Дада!» — бессильно позвал сквозь пространство Адхи. Сердце разрывалось от боли, хотелось выть и царапать когтями стены. Но голос не достиг младшего брата, заточенного где-то в каменной юрте, окутанной черными линиями Разрушающего.
— А где твои мама и папа? — донесся знакомый гадкий голос, и в зале показалось рыжее пятно, увитое черными линиями, ненавистный Марквин.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Они ищут меня!
— Но ведь они все еще не пришли за тобой. Ты им не нужен. Ты их ослушался, убежал за стрекозой. В сказках непослушных детей забирали духи черной скорлупы, ты же помнишь. Так что все, родители тебя не ищут, ты непослушный ребенок, который им не нужен, — рассмеялся Марквин, театрально раскидывая руки. Малыш заплакал, яростно твердя:
