— Прекраса? — хрипло спросила Горлунг, подходя к ней ближе.
Прекраса лишь всхлипывала и качала головой, протягивая к сестре руки. Горлунг, несмотря на всю свою былую ненависть к Прекрасе, несмотря на её грязный неопрятный вид, дурной запах, исходивший от сестры, обняла её, прижала к своей груди. О, великая Фригг, неужели это возможно?
В это время к дочерям князя Торина подошел рослый, широкоплечий мужчина с седыми волосами, Горлунг немедленно узнала в нем дружинника Торина. Того самого, через меч которого Морена подкралась к Яромиру, это было так неожиданно, что она вздрогнула.
— Ты? — резко спросила она.
Даг кивнул, и, презрительно оскалив зубы, бросил:
— Хорошо ли устроилась здесь, княгиня Горлунг?
— Не дурно, — быстро ответила та, сверля его взглядом, и добавила, — что, в Торинграде стал новый князь плохо платить, раз ты решился вернуться на родину?
Даг долго смотрел на Горлунг непонимающим взглядом, а затем раскатисто рассмеялся:
— Нет больше Торинграда, княгиня, нет его. Ничего не осталось от былого града князя Торина, никого, кроме нас двоих, не выжило.
Прекраса при упоминании Торинграда зажмурилась и закрыла уши руками, словно ей само название приносило нестерпимую боль.
— Как ты оказалась здесь? — по-славянски спросила Горлунг, глядя в голубые глаза Прекрасы.
— О, это длинная история, — грустно вздохнув, сказала она.
Горлунг обернулась, ища глазами Олафа, он разговаривал с самым старым и опытным из хирдманнов — с Трувором. Ему и без неё всё расскажут, так, пожалуй, и лучше. Нечего ей более здесь делать. Надо позаботиться о Прекрасе и узнать все, что произошло с сестрой с момента их последней встречи.
— Пойдем, — сказала Горлунг Прекрасе, — тебе нужно в баню, да поесть.
И Прекраса послушно поплелась за сестрой, не обернувшись на берег. Она неуверенно перебирала ногами, отвыкнув ходить по земле после стольких седмиц, проведенных в морском походе. Горлунг, увидев, что сестра того и гляди упадет, подхватила Прекрасу под локоть и они медленно пошли через вересковую пустошь к воротам Утгарда.
* * *
Позже, когда княжну вымыли и накормили, Прекраса сидела на ложе в покое Горлунг, и начала свой невеселый рассказ.
— Когда ты покинула нас, — потупив глаза, сказала Прекраса, — никто ведь и не думал, что ты бежала с Олафом. Эврар всем сказал, что ты ушла вниз по реке, потому что видела в раскладе рун падение Торинграда. Мы ведь все в Торинграде помнили, что ты лечила людей, да и потом твоя нянька когда-то кому-то сказала, что ты видишь грядущее по рунам, что боги дали тебе дар, которым был наделен ваш верховный бог [106]. Тогда этому никто не верил, но когда Торинград оказался в опасности, эта сплетня вспомнилась и всё в неё поверили.
Горлунг после этих слов недовольно хмыкнула, ох, Инхульд, ох, хвастунья!
— Горлунг, как же страшно нам всем было, — продолжила Прекраса, — Карн метался, словно раненный зверь, по двору Торинграда, у него ничегошеньки не выходило. Даже отцовские гридни были более могущественны и сведущи, чем новый князь Торинграда. Те из людей, что были попрозорливее, потянулись прочь из Торинграда. Все мы жили одним днем: старались сделать как можно больше до наступления темноты, никто не знал, в какой именно день нападут на нас, кузнецы работали день и ночь, куя всё новые и новые мечи, даже чернавок последних обязали носить при себе кинжалы, волхвы, пришедшие из лесов, денно и нощно молились, принося Перуну жертвы. Страшные то были дни. Если бы не Эврар, не знаю, что со мной бы было, он заботился обо мне, не давал в обиду Карну, всегда его метким словом отгонял.
Горлунг шумно вздохнула, до сих пор при воспоминании об Эвраре злость вскипала в её сердце.
— Карн же, ну, после того, как ты убежала с Олафом, — виновато замялась Прекраса, — Карн, ну, … чтобы удержать Торинград, взял в жены меня.
Горлунг удивленно посмотрела на неё, неужели они две сестры были женами одного и того же мужчины? Потом она вспомнила о брате Карна и спросила:
— Но как же, а что сказал брат его?
— Ничего Рулаф не сказал, — печально покачав головой, ответила Прекраса, — а я ведь так ждала его, до последнего надеялась, молилась, но всё тщетно. Когда приходит беда, мужчина забывает о некогда любимой женщине.
— Выходит, мы обе стали княгинями Торинграда? — криво улыбнувшись, спросила Горлунг.
— Да, правда я пробыла княгиней меньше твоего, всего несколько дней, — без тени улыбки ответила Прекраса.
— Выходит, Карн не смог отстоять Торинград? — вставая, спросила Горлунг. В её душе не было жалости к отцу, к его граду, нет, она даже немного злорадствовала.
— Нет, — покачала головой Прекраса и надолго замолчала.
— О, представляю, как Карн побежал, поджав хвост в Фарлафград, к отцу с матерью, — ехидно сказала Горлунг, — а они его приняли с распростертыми объятиями. Никудышный муж, еще худший князь.
— Горлунг, он не бежал, его убили. Всех убили…. Остались лишь мы с Дагом, чудом, не иначе, чем милостью богов. Нет больше ни Торинграда, ни Фарлафграда, — грустно сказала Прекраса.
— Всех убили? — переспросила Горлунг.
— Да.
Горлунг показалось, что в груди у неё разверзлась пропасть, в которую медленно, но верно падает сердце. Эврар был прав, как всегда прав. Если бы она осталась, если бы он не ударил её, лишив сознания, решив за неё, была бы она уже мертва. И, словно две Горлунг появилось в ней: одна, та, что больше, кричала слова благодарности своему старому рынде, другая же, что была меньше, проклинала его, свою жизнь, ведь умри она вместе с градом Торина, то была бы уже подле Яромира.
— О, Горлунг, если бы ты знала как это ужасно, — продолжила Прекраса, — видеть как двор твоего отца, место, где прошло детство, горит, синим пламенем, везде чужаки, которые словно озверели от предвкушения победы, а те, кого ты знала, умирают… Я видела, как катилась по земле голова Рулафа, — Прекраса всхлипнула и продолжила — как, умирая, Карн продолжал держать меч, как дружина отца, что когда-то слыла одной из самых сильных на севере Руси, терпела поражение.
— Но как вам с Дагом удалось спастись? — сглотнув, спросила Горлунг.
— Я ведь была такой глупой, я даже не представляла, что Торинград может пасть, — горько сказала Прекраса, — я выбежала посмотреть, как наши воины погонят захватчиков, но вместо этого увидела лишь смерть отцовского града. А когда я вернулась в светлицу, я увидела, что там уже побывали славяне, всё было перевернуто, разбито, разрезано, но самое страшное, я увидела, что…, - на этом месте она замолчала, не в силах продолжить свой горький рассказ, и слезы полились по лицу, некогда самому красивому в граде, которого больше не было.
