«И вы сумели уже все это сделать?» — спросил он. Я признался, что нет. «Этот интерес к японскому образу жизни быстро прекращается, когда дело доходит до так называемых расовых принципов», — добавил я с иронией.
«Что вы хотите сказать?» — спросил Канарис.
«Ну, здесь в посольстве Японии был сотрудник, который хотел жениться на немке. Гиммлер был против этого, как и Гитлер, разумеется; Риббентроп был за. Они несколько месяцев спорили на эту тему. Экспертам по расовым вопросам пришлось исписать гору бумаги, и в конце концов они нашли лазейку в законах о расовой принадлежности, которая позволила им пожениться».
Вдруг Канарис с притворной невинностью спросил: «А о чем вы говорили с вашим японским другом в Стокгольме?» Я был немного раздосадован и сказал, что с японцем не обсуждал ничего такого. Даже если бы я это сделал, он прекрасно знает, что я буду отрицать это. Вероятно, Канарис понял, что я не хочу обсуждать эту тему, и тем не менее он повел себя так, будто ему стало больно от моего отказа говорить об этом. «Но у вас же есть отличный доверенный агент, который работает на японцев. Вероятно, вы говорили с ним…»
Это было правдой. У меня был коллега в Стокгольме — очень образованный итальянец, — у которого был доступ в посольство Японии, где он много лет проработал переводчиком. Он завоевал их доверие, и благодаря своим уму, опыту и лингвистическим способностям часто получал ценную информацию, на самом деле зачастую не предпринимая для этого никаких попыток. Во время своего пребывания в Стокгольме я повысил его вознаграждение, хотя лично с ним не разговаривал. Но что же стояло за таким настойчивым любопытством Канариса?
Вскоре мне предстояло это узнать во время ужина, на который Гейдрих пригласил меня днем раньше.
До ужина я коротко доложил ему о своей работе. Его особенно интересовали агенты, которые так сильно подвели меня в Испании, но я убедил его, что их наказание, выходящее за рамки увольнения, создаст для меня психологические трудности в отношениях с моими сотрудниками. Потом я впервые рассказал ему о проблемах, возникших с моими коллегами ввиду проводимой мной быстрой, но столь необходимой реорганизации департамента. Если кто-то и заслуживал наказания, то, по моему мнению, это был мой предшественник. Это был выпад, который Гейдрих понял. Он знал, что я не одобряю то уважительное отношение, с которым он относился к этому человеку, — и не важно, какие были на то его личные причины. Гейдрих тут же сменил тему.
«Нам очень многое нужно обсудить сегодня вечером, — сказал он. — Будет лучше, если мы сделаем это за едой; тогда нас никто не побеспокоит». Это был обычный ужин: баварский суп, мясное блюдо с овощами и картофелем и баварский десерт — фирменное блюдо повара-баварца Гейдриха.
Гейдрих вел себя чрезвычайно сердечно, и, зная его, я боялся, что это может означать, что сейчас он объявит о моем переводе на Восточный фронт в наказание за положительный отзыв, который я написал о докторе Бесте, бывшем сотруднике СД. Словно прочитав мои мысли, Гейдрих тут же сказал: «Я не могу обойтись без вашей помощи здесь, в Берлине, и я оставил мысль о том, чтобы временно назначить вас на Восточный фронт. Вам может быть интересно узнать, что я уже поговорил с Гиммлером, и он решительно настроен против этого. Похоже, что вы стали его протеже. Он говорит, что любое ваше назначение должно получить его одобрение. Хотел бы я знать, мой дорогой Шелленберг, как вам удалось это. И все же я бы не рассчитывал на такую ситуацию на вашем месте».
После моего короткого рассказа о поездке в Швецию он вынул маленькую записную книжку и записал в нее несколько пунктов, возникших из других дел, которые мы обсуждали. Насколько я помню, речь шла вот о чем.
Сначала он рассказал мне все о работе Розенберга в области создания в правительстве министерства по делам Востока, принципы которого были приняты на совещании 16 июля 1941 г., когда была определена оккупационная политика Германии в отношении России. На этом совещании присутствовали: Геринг, Кейтель, Розенберг и Борман. План Гитлера состоял в том, чтобы поделить Россию и править ею как колонией, не обращая внимания на желание автономии среди различных народов Советского Союза. Но, разумеется, разумное обращение с этой огромной человеческой силой было необходимым предварительным условием для эффективного использования этой обширной территории.
Замечания Гейдриха показали безумие гитлеровской политики порабощения «русских недочеловеков». Он сказал: «Гитлер хочет безо всякой жалости использовать все формирования RFSF (спонсируемое нацистами русское антикоммунистическое освободительное движение). Он хочет, чтобы максимально быстро была создана хорошо спланированная система информации — система, которую не смог бы превзойти даже НКВД. Она должна быть строгой, беспощадной и постоянно работающей, чтобы никто — никакой лидер вроде Сталина — никогда не смог бы появиться вновь под покровом подпольного движения — никогда ни в какой части России. Такого человека, если он когда-нибудь все же появится, следует вовремя заметить и уничтожить. Русский народ в массе никогда не был опасен сам по себе. Русские опасны лишь своей способностью создавать и формировать таких лидеров».
Я задумчиво посмотрел на Гейдриха. Он мог прочитать мое мнение по моему взгляду, и он пожал плечами. Верил ли он в эту чушь? В такие моменты он был непостижим. Я тихо сказал: «Народ численностью двести миллионов человек вряд ли можно подавить методами иностранной полиции, особенно если тем народам, которые уже ненавидят советский строй и будут благосклонны к нам, будет отказано в какой бы то ни было форме автономии. В конце концов, они войдут в какое-нибудь империалистическое общеславянское движение. Я лично считаю, что мы должны создать несколько автономных государств и поощрять национальных героев этих народов. А затем мы могли бы натравить их друг на друга. Подумайте о таких людях, как, например, украинцы, грузины, белорусы, о таких личностях, как Мельник и Бандера…»
Озадаченный и раздосадованный, Гейдрих помолчал, а затем сказал: «Вы вообще ничего не понимаете. Смешение всех этих народов — если его целенаправленно проводить на протяжении нескольких десятилетий — будет иметь точно такой же результат и докажет, что фюрер был прав».
Я выразил сомнение и напомнил Гейдриху, что за ужином несколько дней назад он сам слышал о научных изысканиях, которые провел де Кринис; что величайшие немецкие музыканты, философы и ученые родились в тех регионах, где наиболее тесно были перемешаны разные народы. Гейдрих отмахнулся от этих идей де Криниса. «Этот человек придумал всякую чушь.
