имени, как будто власть — не моя и я ничего не знаю о том, что творится в стране. Ведь от этого только один шаг к тому, чтобы сказать, что и я не нужен, и меня нужно заменить кем-то другим, и ребенку ясно, кто должен быть этот другой. Я обязан перед моею совестью, перед Богом и перед родиною бороться, и лучше погибнуть, нежели без сопротивления сдать всю власть тем, кто протягивает к ней свои руки. Горемыкин совершенно согласился со мною и подтвердил, что он не раз уже говорил мне то же самое, что много раз за это время я слышал и от вас. К сожалению, при всем моем полнейшем доверии к Ивану Логгиновичу, я вижу, что такая задача борьбы ему уже не под силу, да он и сам отлично и совершенно честно сознает это, и прямо указал мне на вас, как единственного своего преемника в настоящую минуту, тем более что сейчас министр внутренних дел должен быть именно председателем Совета министров и объединить в своих руках всю полноту власти. Я прошу вас не отказать мне в моей просьбе и даже не пытаться приводить мне каких-либо доводов против моего твердого решения».
Столыпин передал нам, что он пытался было ссылаться на свою недостаточную опытность, на свое полное незнание Петербурга и его закулисных влияний, но государь не дал ему развить своих доводов и сказал только: «Нет, Петр Аркадьевич, вот образ, перед которым я часто молюсь. Осеним себя крестным знамением и помолимся, чтобы Господь помог нам обоим в нашу трудную, быть может историческую, минуту». Государь тут же перекрестил Столыпина, обнял его, поцеловал и спросил только, на какой день всего лучше назначить роспуск Думы и какие распоряжения предполагает он сделать, чтобы поддержать порядок, главным образом в Петербурге и Москве, потому, что за провинцию он не так опасается и уверен в том, что она отразит на себе то, что произойдет в столицах. Столыпин ответил государю, что необходимость роспуска Думы сознается всем Советом министров уже давно и в этом отношении его положение значительно облегчается тем, что ему не придется никого убеждать, и все окажут ему самую широкую и энергичную помощь. По его мнению, нужно совершить роспуск Думы непременно в ближайшее воскресенье, то есть 9-го числа, и сделать это с таким расчетом времени, чтобы никто об этом не догадался, так как иначе можно ждать всяких осложнений.
Он предложил государю подписать все давно заготовленные бумаги, вечером же сдать указ о роспуске Думы министру юстиции для напечатания его в Сенатской типографии, но принять меры к тому, чтобы из типографии не могло просочиться об этом какое-либо известие до самого дня роспуска, к чему министр юстиции подготовлен и надеется, что сможет сохранить тайну. Затем, только в воскресенье утром следует выпустить номер «Правительственного вестника» как с указом о роспуске, так и с освобождением Горемыкина от должности председателя Совета министров и замещением его другим лицом, расклеить указ о роспуске по городу и на дверях Государственной думы, занять Таврический дворец усиленным надежным воинским караулом, воспретив вход в него кому бы то ни было, и, наконец, предоставить ему условиться с военным министром об усилении Петербургского гарнизона переводом наиболее незаметным образом в столицу нескольких гвардейских кавалерийских полков, и рано утром занять усиленными воинскими караулами наиболее существенные центры в городе.
Все предположения были тут же одобрены, указ, всегда находившийся в портфеле Горемыкина, когда он ездил в Царское Село, тут же подписан государем и передан Столыпину. Но, передавая нам все перечисленные подробности, Столыпин ни одним словом не обмолвился, что перед своим выходом из кабинета государя он коснулся еще одного вопроса, о котором он рассказал мне на другой день, в субботу днем, попросив меня заехать к нему. Он доложил государю, что, принимая такую ответственную задачу и не зная, сможет ли он выполнить ее, Столыпин сказал, что, если ему суждено остаться на должности председателя Совета министров, он не в состоянии честно выполнить своего долга перед государем, не сказав ему, что в некоторых своих частях состав Совета должен быть немедленно изменен удалением из него таких элементов, присутствие которых просто раздражает общественное мнение, настолько в составе Совета имеются лица, явно враждебные самой идее народного представительства и не только не скрывающие своих взглядов, но искусственно похваляющиеся ими. Удаление их, одновременно с освобождением от должности Горемыкина, может только несколько успокоить наиболее умеренные элементы среди общества и показать, что государь считается с этим соображением. Столыпин на вопрос государя ответил, что он далек от мысли ставить государю какие-либо условия принятия им своего нового назначения и вполне понимает, что вопрос о выборе министров должен быть решен вне какой-либо торопливости, что лично он не может выразить какого-либо неудовольствия на кого бы то ни было, но находит, что присутствие в кабинете Стишинского и князя Ширинского-Шихматова совершенно недопустимо и, конечно, может только ослабить положение правительства перед всяким народным представительством даже самого умеренного состава.
Государь ответил ему, что он не стесняет его вообще выбором своих сотрудников и предоставляет ему прислать завтра же указ о назначении на место Стишинского и Ширинского-Шихматова других лиц. Так и было сделано, и в воскресном номере «Правительственного вестника», рядом с указом о роспуске Думы и назначением Столыпина на место Горемыкина, появились и указы об увольнении указанных двух министров и о замене их Кривошеиным и П. П. Извольским. Но — повторяю — в Совете об этом не было сказано ни одного слова, и произошло даже некоторое досадное недоразумение. Столыпин сказал нам всем, что в связи с роспуском Думы нельзя отрицать возможности возникновения в городе беспорядков и потому желательно, чтобы министры, имеющие в их распоряжении казенные квартиры, но не занимающие их, перебрались в них завтра же. Так и сделали некоторые из них и, в частности, Стишинский, перебравшийся к Синему мосту поздно вечером 8-го числа, а рано утром 9-го он узнал из «Правительственного вестника» о своем увольнении, и письмо об этом Танеева пришло к нему только вечером того же дня.
После того как Столыпин передал нам все описанные мною подробности, мы оставались довольно долго в его кабинете на Фонтанке, обсуждая главным образом вопрос о том, как смотрит он на созыв новой Думы, то есть в какой срок и на основании какого выборного закона.
В нашей среде ни
