даже ни о чём не спрашивал. Среди моих детей идиотов не имелось — и они все, разумеется, примерно догадывались, с чем это связано, и тревожно молчали, порой переглядываясь и перешёптываясь. Несколько раз ко мне подходил Клочков, делился слухами и задавал вопросы о том, что знаю я, но ответить ему я могла лишь максимально размыто. Попросила только следить за тем, чтобы Наташу не задевали — ни учителя, ни одноклассники, — и если он вдруг что-то заметит, то сообщать мне. Впрочем, я могла бы и не просить — Федя, как истинно влюблённый рыцарь, делал это и так.
В конце сентября мне позвонил Наташин папа и радостно сообщил, что её возьмут на операцию в Германии. Операцию назначили на середину ноября, а прилететь надо было за неделю. Стоило это всё такое безумное количество денег, что я даже на мгновение потеряла дар речи, а потом поинтересовалась, не нужна ли помощь. Он отказался, объяснив, что всё оплатит фирма, в которой он работает.
После этого звонка Наташа будто бы стала лучше себя чувствовать, повеселела, начала делать почти прежние успехи в учёбе, больше шутить. Приободрились и Оля Зимина, и Клочков, несмотря на то, что он на самом деле ничего не знал. Мне и самой стало чуть легче дышать, хотя я понимала, что надежда эта почти призрачна, эфемерна, и нам всем следовало бы сказать самим себе: «Рано радуешься».
Но надежда — удивительное чувство. Оно рождается почти из ничего и никогда, никогда не умирает…
Был первый день октября, суббота. Раннее утро. Близнецы накануне мечтали о сырниках, а творога дома не было, вот я и выскочила в магазин, пока мальчишки не проснулись — решила их порадовать. Они всю неделю вели себя прекрасно, получили несколько пятёрок и вообще были такие молодцы, что я даже расчувствовалась и обещала им две вещи. «СС», как выразилась мама — сырники и скутеры.
Я возвращалась домой из магазина и вдруг заметила знакомую машину, которую я уже видела однажды, когда ко Льву приезжала жена его брата. Кажется, тогда был май… И кстати, сосед ведь вчера упоминал, что накануне его племянница и Наташа с Елизаветой Андреевной вернулись с моря, но я даже внимания на эту новость не обратила — за этот месяц столько всего произошло, что я умудрилась как-то забыть о проблемах семьи брата Льва. А теперь вот вспомнила.
Из машины вылезла Наташа — загорелая и явно отдохнувшая, безумно красивая, не чета зелёной и уставшей мне, — и, не заметив меня, пошла к подъезду. Выглядела она весьма озабоченной, но окликать я её не стала — не было у меня настроения сейчас с ней разговаривать. Пусть Лев сам разбирается со своей возлюбленной. Может, без участия её мамы у них лучше получится?
Мысль была настолько злой и ревнивой, что я даже рассмеялась. Дожили! И чего ради я так ревную? Чему быть, того не миновать.
Я вернулась домой, сделала сырники, разбудила близнецов, позавтракала… а сама не переставала думать о том, как прошёл диалог Льва и Наташи. И не перешёл ли этот диалог постепенно в другую плоскость, как хотела Елизавета Андреевна? По крайней мере выглядела Наташа вполне себе так, как обычно выглядит женщина, которая идёт на свидание к мужчине. В изящном шерстяном пальто, довольно-таки коротком, чтобы было видно длинные ноги в высоких сапогах. Не знаю, что под этим пальто, но явно тоже что-то короткое и соблазнительное.
В общем, я чуть не задохнулась от ревности за прошедшие два часа, и когда Лев наконец позвонил и предложил пойти гулять — вместе с близнецами и скутерами — то чуть не разрыдалась от облегчения. Наверное, если бы у них с Наташей что-то сладилось, он бы не предложил? Или я ошибаюсь, и это никак не связано?
Во время прогулки я всё пыталась что-то прочесть в лице соседа, но мне это так и не удалось — Лев был спокоен, как и всегда, невозмутим и незыблем, словно скала, шутил и улыбался мальчишкам и мне, и об утреннем визите Наташи даже не упоминал. А я нервничала. Переживала безумно, поэтому в конце встречи поинтересовалась, могу ли вечером пройтись с ним и Ремом. Лев удивился — весь месяц я отказывалась гулять перед сном, слишком сильно уставала, — но согласился, и вроде бы даже охотно.
Около десяти часов он написал, что через пятнадцать минут выходит, я быстро собралась и выскочила из дома, предупредив только маму — Фред и Джордж уже спали. Родительница смерила меня понимающим взглядом с головы до ног и изрекла:
— До утра можешь не возвращаться.
Я только фыркнула в ответ.
Спускаясь по лестнице — ну не люблю я лифты — я думала о том, насколько мой внешний вид сейчас отличается от утреннего внешнего вида Наташи. Она в своём светлом шерстяном пальто и сапожках на каблуках выглядела изящной принцессой, я же — в синих джинсах и осенней жёлтой куртке с наполнителем из синтепона выглядела по-простецки, как обычная женщина. Мы рядом и не смотрелись бы даже. И почему Льву после Наташи понравилась я? Я совсем другая, начиная от характера, заканчивая внешним видом и манерой одеваться.
Но сосед такими вопросами точно не задавался. Он улыбнулся, увидев меня, светло и радостно, подождал, пока я ещё раз поздороваюсь с Ремом, а потом подал мне локоть.
— В парк? Я сегодня ненадолго, обещали дождь через полчаса. Или можем погулять во дворах.
— Давай попробуем в парк. — Ходить кругами возле детских площадок мне не хотелось. — Если что, успеем добежать… наверное.
Лев засмеялся, и мы пошли.
Несколько минут мы молчали, что, впрочем, нам совсем не мешало. Я вообще давно заметила — молчать со Львом мне было нормально и вполне себе уютно. Я не думала каждую секунду, о чём бы поговорить, не тяготилась тишиной и могла идти, мысленно рассуждая о чём угодно — от школьных дел до планирования покупок, — и мне было хорошо и комфортно. Словно я знала Льва не пять с небольшим месяцев, а много-много лет.
— Слушай, — я вдруг вспомнила, о чём ещё хотела спросить соседа. Про Наташу заговаривать пока не хотелось. — А как мои бандиты, не сбиваются на «дядя Лёва» на уроках?
В вечернем полумраке я плохо видела лицо Льва, освещаемое лишь тусклым светом фонарей, но точно знала — он улыбается. И его голос, когда он отвечал на вопрос, был тёплым.
— Как ни странно, нет. И вообще мне кажется, им доставляет удовольствие называть меня
