в космических масштабах все земляне друг другу – земляки. И имени у него не отнять. Имя, конечно, не редкое, но и не так чтобы встречающееся повсеместно. Поди найди классного пилота, чтобы был Фархадом. Не на «Ийоне Тихом», а вообще.
– Тебе до практики еще зимнюю сессию надо закрыть, – напомнил Принц Гасану.
– Я все экзамены сдал досрочно. Вот, – парень выложил бумажку с печатями. – И вот еще, разрешение от ректора.
Фархад пробежал бумажку глазами. Действительно, ректор Академии расписывался в том, что позволяет курсанту последнего года Фархаду Гасану пройти преддипломную практику на ГС-крейсере, если будет на то согласие капитана. Он взял заверенную копию зачетной книжки, просмотрел придирчиво. Оценки «отлично», изредка «хорошо».
– Ладно, Гасан, – поколебавшись, Принц провел по лицу рукой, словно стирая сомнение, и протянул ему кристалл памяти с анкетой. – Заполняй.
– Спасибо, Фархад! – он схватил кристалл.
– Кстати, меня здесь Принцем зовут. И ты можешь себе прозвище придумать, пока не поздно. А то наградят и выбора не оставят. Обзовет тебя адмирал Недоучкой, и прилипнет на всю жизнь. Лучше придумай сам.
– А чего тут думать? – с энтузиазмом отозвался Гасан, доставая наладонник и втыкая туда кристалл. – Буду Джинном. Можно?
Фархад пожал плечами.
– Да хоть Иблисом, мне-то какая разница? Я тебе не папа с мамой.
– Принц, ты мне подарил новую жизнь, прямо как папа с мамой! – Гасан заполнял анкету поспешно, до конца еще не веря своему счастью. – Клянусь, я этого не забуду!
– Боюсь, что и мое начальство этого не забудет, – задумчиво проговорил Фархад. – Если адмирал Шварц мне мозги не выест, то Федотов убьет своим занудством.
Шнурогрызка грустно сидела возле золотой цепочки и обиженно стрекотала. Фархад натянул резиновую перчатку, кинул тварюшку в аквариум к товаркам и понес цепочку в ванную – промыть как следует от кислоты.
– Ну, и зачем это было делать, адмирал Шварц?
– А что я такого сделал-то? – опешил он.
Он даже еще не разделся. Всего и успел, что поцеловать. И как понимать – зачем? Затем, что это им обоим приятно, вот и все.
Оказалось, она имела в виду не поцелуй.
– Я ознакомилась со списками на награждение, адмирал. Что там делает некий Фархад аль-Саид?
– Блин! – и она туда же; ну как так можно? – В ходатайстве все сказано. Юноша проявил себя с самой лучшей стороны.
– Хайнрих, я рада, что ты о нем заботишься. И он, кстати, о тебе исключительно хорошо отзывается. Но нет совершенно никакой необходимости осыпать его орденами. Ему следует служить наравне со всеми. Я не хочу, чтобы о нем говорили, будто он делает карьеру благодаря мамочке!
– Черт возьми! – не выдержал Хайнрих. – Ты, видно, хочешь, чтобы его держали в черном теле и всячески дискриминировали. Чтобы он вышел на пенсию резервным пилотом без единой награды. Этого ты хочешь? Салима, он не может служить наравне со всеми, он – лучший. Ты сама в этом виновата. Ты его родила, ты его воспитала таким. Почему он должен из-за этого страдать? Мальчик заслуживает ордена. Будь на его месте любой другой, ты бы подписала приказ, не глядя на его мамочку. Ни один гражданин Земли не может быть ущемлен в правах из-за происхождения! Вступая в должность, ты клялась это исполнять, разве нет?
Салима глухо рассмеялась.
– Речь, достойная правозащитника. Не желаешь поработать в ООН адвокатом?
– Мне и в космосе неплохо, – заметил он. – А вернусь на периметр, станет еще лучше.
– Хайни, – ей явно понравилось звать его этим детским имечком; он не мог понять, как к этому относиться, – ну посуди сам: как я это подпишу? Люди скажут: мама подарила мальчику золотую погремушку.
– А когда ты подписывала приказ о моем ордене, тебя ничего не смущало? Вдруг кто-то скажет, будто я заработал орден в твоей постели?
Она хмыкнула.
– Сегодня ты пока ничего не заработал, так что очередной орден откладывается.
– Ненадолго! – пообещал Хайнрих.
К капельницам с глюкозой добавились жидкие кашки. Разведенные, почти одна вода, но выход из голодания был вехой на пути к выздоровлению, и Йозеф радовался этим кашкам, словно младенец.
Врачи утверждали, что от иммунодефицита нет и следа, и не верили ему, когда он предъявлял им анализы, сделанные Кларой Золинген в октябре. Говорили, что печень потихоньку восстанавливается, что мозг работает нормально, и воздействие наркотика не сказалось на нем необратимо.
Теперь он уже не сомневался, что будет жить. Самое страшное миновало. О бесконечной веренице мучительных процедур в монастыре, на грани жизни и смерти, он старался не вспоминать. Но монастырские привычки остались: над своей койкой он повесил небольшую икону и молился дважды в день, утром и вечером.
В палате был компьютер, и Йозеф изучал интернет, жадно впитывая информацию об изменившемся за время его отсутствия мире. Он узнал, что Ларс Максимилиансен отстранен от должности, что флотом командует кардинал Натта, не совершая особых прорывов, но вполне успешно. Узнал и об «Ийоне Тихом», отданном под руку Хайнриху Шварцу. Шварц ему не нравился, но он не мог не признать, что порядок у него на станции был образцовый. Каково, интересно, экипажу под его придирчивым началом? На стенку, небось, лезут. «Ийон» успел уничтожить мересанский линкор, замаскированный под райский, отбить попытку мересанцев захватить рудник на Нлакисе, выиграть сражение с превосходящим симелинским флотом. Писали, что крейсер сильно поврежден в бою с симелинцами, и есть потери; в данный момент он находится на ремонте. Йозеф испереживался, ему все казалось, что уж он-то уберег бы корабль, хотя и при нем «Ийону» порой приходилось ремонтироваться.
Церковные сайты пестрели проповедями о священной войне. Гъдеанский координатор Имит неоднократно предавался анафеме за то, что позволил разрастись гнездам тьмы на своей планете, а адмирал Ен Пиран – за открытое пособничество дьяволу. Если бы эти проклятия имели непосредственную, реальную силу, верхушка Гъде уже давно бы сгинула в геенне огненной. Но Йозеф уже кое-что понимал в разнице между светлыми и темными религиями. В светлой религии не может быть настоящих, энергетически оформленных проклятий, это просто слова, побуждающие верующих к определенным отношениям и действиям. Сила света – в молитвах. Энергетическую подпитку получает стремление к добру, любви, красоте, к совершенству духа и преумножению веры, но не проклятия.
О шитанн Церковь почему-то молчала. Ни плохого, ни хорошего. Словно и нет их вовсе. Это было тем более странно, что Церковь помнила о вампирах тысячу лет. Тысячелетие – немалый срок, правда о вторжении забылась, если и осознавалась когда-нибудь до конца, люди стали считать вампиров выдумкой. Но христианские иерархи передавали знание из поколения в поколение и не уставали проклинать. Союзный договор мало что изменил, из проповедей в угоду политкорректности исчезли лишь самые радикальные призывы развесить всех шитанн на солнышке. Почему же теперь, как отрезало?
Зато про Шшерский Рай стала появляться информация на справочных, познавательных
